С этого времени Гитлер стал уделять меньше внимания партии. Его личное участие в делах партии ограничивалось появлениями на больших публичных митингах в Мюнхене, Нюрнберге и других городах и речами, которые он регулярно произносил перед своей «старой гвардией». Когда руководители партии упрекали его за это, он ссылался на занятость государственными делами. Этот аргумент казался достаточно веским, но здесь было нечто большее. Гитлер перестал посвящать партию в политические и военные вопросы и уж тем более не давал руководителям партии возможности выразить свое мнение. Решения по партийным вопросам он доносил до руководства партии через Гесса, а позже через Бормана. Начиная с выхода из Лиги Наций и до самого горького конца войны все руководство партии – кроме тех, кто занимал высокие посты в правительстве, – узнавало обо всех значительных и судьбоносных событиях через радио и прессу, как любой обычный немец.
Так называемые совещания, которые Гитлер проводил с руководством партии два или три раза в год, все без исключения были для проформы. На таких встречах Гитлер хвастал своими триумфами, а в последние годы после серьезных военных поражений вселял в своих последователей мужество, представляя ситуацию в оптимистичном свете и намекая на будущие сенсационные успехи. Руководителям партии предоставлялось слово лишь для официального приветствия и выражения благодарности фюреру. Речи Гитлера на подобных совещаниях длились по нескольку часов. В них он, как правило, упрекал партийных руководителей, на которых поступали жалобы, за публичное поведение или частную жизнь. Вдохновленные победами или окрыленные надеждами после военных поражений, участники совещаний возвращались к своей работе. Так Гитлер влиял на них, но они не могли оказать на него никакого влияния.
Фактически Гитлер рассматривал партию только как средство достижения цели, а целью были высшие националистические задачи, которые он стремился осуществить. Он использовал партию, когда нуждался в ней, и пренебрегал ею, когда в ней не было необходимости, когда она становилась для него обузой. Сначала он нередко поговаривал об учреждении партийного сената как совещательного органа, но вскоре отказался от этой затеи. Возможно, уже в эти ранние годы видение Гитлера выходило за узкие пределы партийной программы; вероятно, он уже стремился к отдаленным целям. Какими бы они ни были, он держал их в тайне от партии и немецкого народа. Люди приветствовали мирную победу, которая позволила Германии начать работать над укреплением обороны страны; они были убеждены, что Гитлер имел в виду антиимпериалистические доктрины, которые провозглашал. Народ одобрял заключение англо-германского морского договора и искренне аплодировал французским спортсменам на Олимпийских играх в Берлине в 1936 году.
В июле 1936 года, когда Гитлер присутствовал на ежегодном музыкальном фестивале в Байрейте, из Испанского Марокко прибыли представители генерала Франко с письмом, в котором Франко просил о вооруженной помощи. Гитлер позвонил Герингу и тотчас же распорядился послать на помощь Франко отряды добровольцев. Эта просьба дала ему возможность испытать новое оружие. А в 1937 году на военных парадах начали показывать оружие, до сих пор тщательно скрываемое. Отношения с фашистской Италией, напряженные после восстания 1934 года в Австрии и угроз Муссолини послать войска через перевал Бреннер, в 1937 году стали меняться к лучшему.
Годы проходили быстро. Германия работала. В 1933 году Гитлер сказал: «Дайте мне четыре года». С тех пор он дал миллионам работу и хлеб, поднял уровень жизни в Германии. Почему народу было не верить ему? Люди, конечно, понимали, что Гитлер энергично перевооружает Германию. Они видели, что преобладающей причиной ликвидации безработицы являются военные заказы. Народ, конечно, понимал, что растущая внутренняя сила рейха чревата опасностями извне, но верил, что перевооружение ведется ради обороны. Более того, его личное благосостояние зависело от дальнейшего развития промышленности. И только небольшая группа специалистов была озабочена экономической и финансовой политикой Германии.
