– Благодарю вас за добрый совет, но так как я не имею ни малейшего влечения к мертвым сокровищам, то буду придерживаться того апостола, чудесное учение которого пробудило во мне новую жизнь; это учение во все времена освещало жизнь каждого и несло добрую весть. Этот апостол заставляет гореть ярким пламенем сердца, которые до того прозябали во мраке.
«Стрекоза» их своего темного угла прислушивалась к этим непонятным словам и находила их безбожными.
«Ведь всем со школьной скамьи известно, что было двенадцать апостолов, – подумала она, – и что они в Царствии Небесном; о каком же еще апостоле он говорит? Ведь чудес на свете больше не бывает»…
Сусанна мудро хранила эти размышления про себя, но от волнения и возмущения сильно терла углом передника заржавленный церковный ключ; потом она горько раскаялась в этом необдуманном поступке, так как поплатилась за него разорванным передником.
Магдалина не сводила взора с молодого человека, пока он глубоким, прочувствованным голосом говорил эти слова; на его высоком лбу лежал отпечаток покоя и только легкое дрожание губ и трепет тонких ноздрей говорили о его волнении.
Магдалина, которая не могла понять скрытый смысл слов Вернера, объяснила себе его горящий взгляд, а также трепет его ноздрей и губ насмешкой над нею. Да, он смеется, издевается – вот разгадка его слов; он нарочно говорит иносказательно, чтобы не дать ей возможности отвечать ему, чтобы наказать ее за ее первые быстрые возражения.
Южная горячая кровь девушки вскипела, она гневно отвернулась от Вернера и, сбросив резким движением запутавшийся в волосах листок, промолвила:
– Ваш апостол, кажется, очень пристрастен при расточении своих милостей. Он проходит мимо нашего монастыря, не замечая его, а между тем тут особенно был бы дорог каждый светлый луч, который хоть немного осветил бы жизнь этих несчастных, обездоленных душ.
На этот раз действительно по губам Вернера пробежало нечто вроде хитрой улыбки.
– Правда? Он до сих пор проходил мимо, не заходя сюда? – спросил он как-то многозначительно. – Но поверьте, что я от всего сердца желаю, чтобы он поскорее заглянул к вам.
При этих словах он заглянул в самое лицо девушки.
Магдалина порывисто вскочила с подоконника, причем одна из ее длинных кос запуталась за оконный переплет.
– Будьте осторожны! – сказал Вернер, освобождая запутанные волосы.
Яркая краска залила лицо Магдалины, она бросила гневный взгляд на молодого человека и стремительно скрылась за дверью.
– Ради Бога не обижайтесь, господин Вернер, на Линочку, – заговорила «Стрекоза». – Она не любит никаких намеков насчет своих волос или вообще относительно своей наружности. Она знает, что с детства была некрасивым цыганенком и прекрасно сознает, что ворона не может превратиться в белую голубку. Соседи не могут забыть золотистые кудри ее матери и часто упрекают Линочку, что она совсем другой породы; вот она и не выносит своих черных как смоль волос. Она, верно, испугалась своей косы, неожиданно упавшей ей на плечи. Ведь она никогда не смотрится в зеркало; да, правда, у нас и нет его во всем доме. И на что оно нам? Если, идя в церковь, я криво насажу свой чепец, то Линочка поправит мне его!
Вернер засмеялся и, взяв из рук старушки ключ, направился к выходу. «Стрекоза» проводила его до самой лестницы, все приседая, пока он окончательно не скрылся во мраке темного хода.
Как только он исчез, Магдалина вернулась в комнату. Ее лицо пылало, а глаза гневно блестели. «Стрекоза» боязливо, украдкой поглядывала на нее. Девушка села за оставленную работу, но ее руки, обыкновенно ловкие, теперь не повиновались: наперсток, ножницы, иголка – все падало из рук, пока, наконец, и вся работа не слетела со стола.
– Оставь пока работу, все равно теперь она у тебя не пойдет на лад, – сказала тетка. – Какая ты вспыльчивая, Лина!… Отчего ты так рассердилась? Ведь он ничего дурного тебе не сделал?
– Он издевался надо мною, – сказала девушка, не сдерживая больше своего гнева, причем на ее глазах сверкнули слезы обиды. – Да, он издевался надо мною. О, эти бессердечные богачи! Они, стоя на мешках с золотом, с презрением смотрят с высоты своего величия на остальных, жалких смертных, которые, по их мнению, не достойны их внимания. Но разве оттого, что я трудом своих рук зарабатываю пропитание себе, я хуже того, который родился в золотой колыбели и который с недоумением поглядывает на свои холеные руки, думая, что они созданы только для того, чтобы дополнять и украшать его благородное тело? Разве угасающий взгляд умирающего богача смотрит в иное небо, чем умирающего нищего? Я могу преклоняться пред величием духа, могу почитать добродетель, могу благоговеть перед талантом, но никогда не буду поклоняться золотому тельцу, который грубо попирает ногой все, что – не золото, и безжалостно касается самых больных струн сердца бедняка. О, я буду всю жизнь всеми силами защищаться от такого насилия; я покажу им, что они не имеют права издеваться надо мною.
