— А мог нападавший скрывать под платком бороду?
— Мог. Но мне, честно говоря, показалось, что это была женщина…
— Женщина? Ты уверена? Или все-таки переодетый мужчина?
— Не знаю. Я даже не могу объяснить, почему существо было похоже на женщину. Не только из-за платка и балахона, в который оно было одето. Но теперь, Митя, когда ты говоришь, что это мог быть мужчина, я уже ни в чем не уверена.
Утром, когда ночные страхи не так тревожили, Митя рассказал Бетси о предложении Йогансона.
— Местный фотограф мечтает сделать твой портрет на память. Он почему-то считает, что ты скоро уедешь…
— Я действительно уеду, так что о портрете на память стоит подумать.
— Уедешь? Как это — уедешь?
— Ну конечно, дурачок, цирк ведь не будет вечно гастролировать в вашем Демьянове. Мы отправимся дальше. Мы и так задержались в Демьянове дольше, чем рассчитывали, из-за всех этих событий. А делать сборы в одном и том же городе долго нельзя. Публике надоест представление, и она перестанет ходить в цирк. И потом скоро осень… К осени Арнольди обычно увозит труппу в южные города, где потеплее.
— Бетси, а ты не можешь остаться? Я не хочу тебя терять.
— Остаться? В качестве кого? Твоей содержанки? Или ты делаешь мне предложение?
— Пожалуй, стоит подумать о том, чтобы сделать тебе предложение. Я сейчас немного к этому не готов, но… Если наша любовь сразу загорелась ярким огоньком, то теперь он превращается уже в настоящее пламя.
Произнеся эту фразу, Дмитрий поморщился. Он не любил таких вычурных оборотов в разговоре, но вот как-то само сказалось. Потом он подумал, что Бетси неправильно истолкует его заминку, и быстро продолжил:
— Я близок к тому, чтобы сделать последний шаг к алтарю.
— Митя, ты, конечно, говоришь очень красиво. Яркий огонек, превращающийся в настоящее пламя… Ты почти поэт! Но беда в том, что ты не сможешь на мне жениться — это повредит твоей карьере, положению, всему. Начальство будет на тебя косо смотреть, жены твоих друзей и сослуживцев не захотят принимать меня в своих домах, мы будем жить изгоями и слышать злобное шушуканье за спиной.
— Ну, мнением начальства и чужих жен можно пренебречь. И далеко не все будут относиться к тебе с презрением, умные люди выше сословных предрассудков.
— Не скажи. А потом, что я буду делать в Демьянове без цирка? Выращивать капусту на огороде? Ходить на рынок? Варить щи вместе с твоим Васькой? Признаюсь, я испытываю некоторое отвращение к семейной жизни, с детства насмотревшись на своих родителей. Я — из цирковой семьи. Когда семейство занимает огромный особняк и дети живут с гувернанткой в отдельном крыле дома, может быть, для них многое загадка в отношениях папы и мамы. Когда вся жизнь проходит на колесах в маленьком фургончике, секретов нет. У моих родителей когда-то давно была очень красивая любовь — и во что же она превратилась с годами?
Про их венчание цирковые старики до сих пор рассказывают легенды. Мама была сиротой, которую воспитал наездник-немец, взявший ее в свой номер под именем фройлейн Александрин и получавший у директора цирка за нее жалованье. Опекун держал ее очень строго и фактически беззастенчиво эксплуатировал. Ни о каком замужестве своей воспитанницы он и слышать не хотел. Тогда артисты их труппы решили помочь влюбленным обвенчаться тайно. Цирк гастролировал в Риге. Директор цирка очень любил ставить массовые пантомимы, в которых была занята вся труппа. В тот вечер шла историческая пантомима «Взятие Карса». Мама, протанцевав свой танец, кинулась к служебному выходу, куда уже были поданы два экипажа. Мама, отец и их провожатые помчались к ближайшему протестантскому храму, где пастор наскоро совершил обряд венчания, причем венчаться маме пришлось в том самом коротком балетном платье, в котором она выступала на арене. Ее опекун, вернувшись в свою гримерку, нашел на столе записку: «Об Александрине не беспокойтесь. Она уже обвенчана». Похоже на французский роман, правда? Но только все любовные романы и даже детские сказки кончаются свадьбой, потому что после свадьбы начинается уже не жизнь, а кошмар…
Мама сделала новый номер вместе с отцом. Они были эквилибристами: отец ставил на лоб перши — шест или держал его в «зубнике», а мама, «верхняя» акробатка, показывала на шесте трюки. Ее работа, конечно, была более сложной, но дома она попадала в полную зависимость от отца. Знаешь, эти омерзительные скандалы из-за денег… Отец каждый день закатывал безобразные сцены с отборной грязной руганью, все время попрекал нас с мамой, кричал, что мы жрем за его счет… Мама всю жизнь работала вместе с ним, всю жизнь заботилась о нем, он всегда вел себя барином. Я тоже рано, как все цирковые, начала работать. Отец стал тренировать меня, когда я была еще совсем маленьким ребенком, я даже не помню, было ли в моем детстве какое-то время без этих тренировок. Причем на занятия со мной он всегда брал большой хлыст, и мне часто доставалось, если я ошибалась в чем-то или падала. Он повторял, что настоящий ученик должен хорошо выносить хлыст, что его тоже так учили и только так можно стать настоящим мастером.
