— Ш-ш-ш! — зашипел он, подойдя ко мне вплотную. — Сумасшедший! Разве можно о таком говорить громко. Это нечестно, Кардуччи. Вы обещали мне молчать. Скорее давайте деньги, мне пора идти. А то я опоздаю на десятичасовой автобус.
Я отошел от него подальше и, не сводя с него глаз, произнес:
— Ренато, сейчас полночь…
При этих словах лицо его приняло удивленное выражение, затем на нем появился испуг, после — ярость.
— Вы меня предали? Скажите, предали? Что я вам плохого сделал? Почему вы с ними заодно? О, если бы я знал!..
Он упал в кресло и закрыл лицо руками. Затем сказал решительно:
— Хорошо, пусть приходят. Пусть. Я скажу им всю правду. Мне теперь все равно. Только я прокляну вас навеки, бесчестный вы человек. Я так верил вам, так верил!
— Успокойтесь, мой молодой друг, — я подошел к нему и положил руку на его плечо. — Успокойтесь. Ничего с вами не произошло. Никто вас не предал. Вы пришли в эту комнату в половине двенадцатого вечера и находитесь в ней всего полчаса, из которых две минуты пробыли наедине с собой вон в той кабине.
— Вы всегда так меня успокаиваете. Только не пойму, для чего это нужно.
— Я вас никогда не успокаивал и никогда прежде не говорил с вами. Я подозреваю, что за то время, пока шел эксперимент, вам приснился сон, очень яркий и очень содержательный, а вы приняли его за действительность. Поверьте мне, Ренато, вы здесь у меня первый и, наверное, последний раз!
— Сон? Вы говорите сон? Ну вот что, дорогой профессор. С меня этих шуточек довольно. Хватит. Я уже слышу это, по меньшей мере, десятый раз. Одевайтесь!
— Что?
— Одевайтесь, говорю я вам: сейчас я нам покажу, сон это или не сон. Одевайтесь и пойдемте со мной. Если уж я не попал сегодня в Неаполь, я покажу вам мой сон в Риме.
На словах «мой сон» он сделал ударение.
Представляете мое положение? Человек, который в течение двух минут находился под влиянием моего «внешнего электронного мира» и которому, без сомнения, за это время что-то приснилось, собирался меня куда-то вести, чтобы показать свой сон! Теперь мне начало казаться, что я сошел с ума и что вся эта история с экспериментом мне снится!
Глаза у художника горели, весь он нервно вздрагивал, в его лице и движениях чувствовалось нетерпение и решимость.
— Да скорее же, чего вы медлите!
— Куда мы пойдем? Сейчас полночь, — взмолился я.
— Это как раз то время, когда я могу лучше всего показать вам мой сон.
На улице мы взяли такси, и Ренато сказал шоферу адрес.
После нескольких минут молчания Ренато спросил.
— Кстати, вы захватили с собой деньги?
— Да.
Через несколько минут мы вышли из такси, и Ренато потащил меня через площадь к высокому зданию. Все окна были темными, и, когда мы подошли к подъезду, я остановился. «В конечном счете, — подумал я, — просто глупо подчиняться человеку, который находится если не в состоянии сомнамбулизма, то, во всяком случае, под впечатлением ярких картин, навязанных ему моим генератором».
— В доме все спят, Ренато, — сказал я.
— Ха-ха-ха! Сейчас вы увидите! Не верьте спящему городу. Не верьте темным окнам и погашенному свету. Не верьте уличной тишине. Они обманчивы, как молчание человека, который развращает и убивает, как тишина кладбищ, на которых ведьмы справляют шабаш, зримый и слышимый только тем, кто проклят Богом. Идемте!
Он уверенно толкнул тяжелую дубовую дверь, и мы оказались в тускло освещенном коридоре.
— Только не говорите, кто я, — прошептал Ренато.
Он уверенно шагал впереди, волоча меня за руку. Мы поднимались по каким-то лестницам, опускались в подвалы, и я чувствовал, что с каждой минутой мы глубже и глубже погружались в глухое чрево каменной громады, созданной безвестным архитектором несколько столетий назад. Мне казалось, будто этот давно умерший архитектор предвидел, что будущим поколениям людей понадобятся глубокие норы, чтобы скрывать в них пороки своего века…
Когда мы стали опускаться по широкой, с золочеными перилами лестнице, покрытой богатым пестрым ковром, до моих ушей донесся вначале едва различимый, а после все более и более явственный гул.
— Ага, сон? Вы слышите? — воскликнул Ренато. — Вот вам спящий город!
