Эйрена присела на корточки и осторожно перевернула на спину тяжелое тело. На язычнике грязная холщовая рубаха распояской, штаны и сапоги из тщательно выдубленной, мягкой кожи. Лицо скуластое, недоброе – он даже в беспамятстве злился на кого-то. Наверное, на того, кто нанес ему тот удар по голове: кровь запеклась на виске.
Что-то словно толкнуло Эйрену. Она глянула в сторону и вдруг увидела поодаль, за камнем, еще одного человека, лежащего недвижимо. Осторожно приблизилась – и зажала рот рукой: тот человек был мертв. Это был один из воинов Цимисхия – в короткой тунике, высоко зашнурованных сандалиях, с плоским мечом. Вот только этот меч не валялся рядом с хозяином, а торчал в его животе… Кровь вокруг раны уже почернела и свернулась – точно так же, как кровь на виске руса.
Эйрена покачала головой: все понятно! Скиф был ранен, но отомстил за себя, убил грека, а потом лишился сознания. Она перекрестилась без страха, но с сожалением: ведь на шее у мертвого был крестильный крест. Собрат по вере! А этот скиф – дикарь… Ну что ж, если Господь не помог рабу своему, то Эйрена уж точно ничем не поможет. А потому она отвернулась от мертвого и вновь приблизилась к живому.
С виду обычный воин, однако все русы, которых она прежде видела, были острижены в кружок, а у этого голова бритая, только одна прядь волос свисала с правой стороны. Кажется, у варваров это означает знатность рода. А еще у него странные, длинные усы. Но бороды, излюбленной греками, нет – подбородок твердый, словно каменный, чуть-чуть тронут щетиной. А это что?! В левом ухе серьга с двумя жемчужинами и рубином!
Эйрена потянулась было к ней, да тут же и отпрянула, вспомнив, как недавно кто-то из монашек обмолвился: у скифского-де князя в ухе драгоценная серьга.
Неужто перед нею князь русов, именуемый каким-то варварским именем… Святослав, кажется?!
Ах, Боже праведный! Ах, среброногая Афродита! Вот какие чудеса случаются на свете!
Что же делать Эйрене? Поднять крик? Позвать на помощь? Если о раненом язычнике узнает матушка-настоятельница, она немедля пошлет гонца в императорские войска. Наверное, так и следует поступить!
Эйрена вздохнула, перекрестилась – и, намочив в ручье подол длинной холщовой рубахи, в которой ходили монашенки, принялась краешком обтирать лицо раненого.
Кожа у него была еще гладкая, на лбу нет морщин – не стар. Ни сединки в волосах и в усах. Скиф, рус… пришедший из таких далей, что даже и подумать о них страшно. Каково у них там, где-то на севере… может быть, именно там живут сыны ледяного ветра Борея? Дед говорил, что зовутся они гиперборейцы и их страна излюблена Аполлоном[4], ибо оттуда родом его мать Лето. Сам солнечный бог тоже иногда улетал туда вместе с лебедями, именно там хранил стрелы, которыми перебил циклопов[5]. Дед горевал, что в Доростоле, да и нигде в мире не почитают обычаев гиперборейских; а ведь там старцы, устав от жизни, увенчивают себя цветами, а потом бросаются в море и находят мирную кончину в его волнах. Христова же вера запрещает самовольное прекращение своей жизни, отправляет грешников в ад. Эйрена до сих пор не знает, нечаянно ли дед утонул в реке или поступил, как поступают гиперборейцы…
Девушка задумалась так глубоко, что не сразу заметила: раненый-то открыл глаза! Лежит молча и смотрит на нее. Глаза у него были, как вода Истра, – не то голубые, не то серые… сизые, мерцающие. Облизнул пересохшие губы, что-то сказал чуть слышно. Слов Эйрена не поняла, но догадалась, что его мучит жажда.
Вот беда, река рядом, а воды принести не в чем! Разве что в пригоршнях?
Сбегала, напоила его прямо из рук. Странное что-то в душе шевелилось, пока он пил, прихватывая губами край ее ладоней. Знаком показал – еще пить! Так она бегала трижды, а потом, опустошив «чашу», он вдруг перехватил ее руку и начал собирать языком последние капельки с ее ладони. Медленно, странно медленно, не сводя при этом глаз с Эйрены. И его влажные усы щекотали ее запястья.
Вдруг захотелось погладить его по голове, запутаться пальцами в пыльной пряди.
И стало страшно – ну до того страшно! Может быть, так почувствовала себя Европа
