Пожалуй, пора прояснить то, что может казаться противоречием в аргументации: моя симпатия к столь отличающимся друг от друга аспектам наследия Корба и Джейкобс. В последние несколько лет наблюдается возрождение интереса к деятельности Роберта Мозеса (сильно развившего идеи Ле Корбюзье). Прошло несколько выставок, издаются книги, печатаются статьи с эффектными выносами о нем. Во всех текстах почти неизбежно провозглашается прямо-таки манихейская борьба между Мозесом и Джейкобс, они выставляются непримиримыми антагонистами, нацеленными на полное взаимное уничтожение. Взлет мозесовской репутации отчасти стал результатом зацикленности администрации на «больших» проектах, разочарованности обычных людей тем, насколько медленно осуществляются демократические процедуры при рассмотрении городских проектов в сообществах, общим впечатлением некомпетентности участников процесса со стороны муниципальных властей. Заново оказался оценен и конструктивный вклад Мозеса: парки, пляжи, детские площадки – и множество жилых микрорайонов. «Чуть-чуть побольше Мозеса, чуть-чуть поменьше Джейкобс» – таков стал общий глас.
Но что Корб в действительности думал о Нью-Йорке? В 1937 году он опубликовал «Когда соборы были белыми» – свой отчет о путешествии в США, предпринятом годом раньше. Книга эта откровенно лежит в русле тех сочинений, авторы которых, прячась под личиной наблюдения, страстно желают все переиначить в податливой плоти города. У французов особенно сильны такие традиции: от Токвиля до Корба, от Бодлера до Леви,[81] даже Серто. И действительно оба они, Серто и Ле Корбюзье, начинают свои наблюдения с того, что бросают взгляд на город с высоты небоскребов – самый избитый из аналитических тропов, который только может предложить наблюдателю наш Готэм. Серто использует этот ход для того, чтобы поскорее ринуться вниз, к земле, в пространство отдельных пешеходов. Взгляд Корба остается более рассеянным, и, восхищаясь динамизмом и вертикальностью города, его четкостью и его сеткой, он в то же время находит его плохо спланированным и приводит Нью-Йорк в качестве доказательства необходимости масштабной перестройки в соответствии с его теориями. И он надеется, что подобное предприятие окажется возможным в Америке – стране без прошлого, но наделенной первобытной энергией и наивной тягой к масштабным делам.
Корбовы предписания для Нью-Йорка были вполне предсказуемы: еще бо́льшие небоскребы, автономные и сориенированные по декартовым координатам; укрепление фундаментов, позволяющее открыть цокольные этажи; разделение автомобилей и пешеходов для ускорения потоков; очищение живописных «романтических» аномалий исторического, «временно́го» города; существенный рост населения. Каждый рецепт, впрочем, сопровождался отговоркой, что зачастую дело в деньгах. В таких главах, как «В городе нет деревьев» или «Полтора миллиона машин ежедневно», Корб пытается отстоять в первую очередь интересы людей, стоящих на ногах. Но его идея пеших прогулок по городу ничем не отличалась от походов по сельской местности, и подобное умолчание, подобное механическое смешивание города и деревни тесно увязано с основной модернистской проблемой городов. Корб мечтал, чтобы деревья образовывали почти непрерывные леса, а дома при этом оставались вынесенными далеко в сторону. Он полагал, что конфликт между автомобилями и пешеходами можно разрешить уничтожением верениц входных дверей на городских улицах (каждая – потенциальное место остановки автомобиля) и консолидацией их в огромных башнях, где тысячи входят через одну дверь. Подобные идеи разрушили бы Нью-Йорк. И придали логику действиям множеству тех, кто над этим упорно трудился.
Узкий интерес, который объединяет нас всех, жильцов «Аннабель Ли», – это стремление поддерживать здание в должном состоянии и непрекращающаяся борьба с домохозяином. За этими пределами – каждый выбирает свое. Но нас равно восхищает то, какое множество возможностей выбора предлагает наше соседство. Хотя я могу себе вообразить жизнь в среде, предполагающей более тесное, более насыщенное взаимодействие с ближними, – соглашение о «вместежитии»
