Вспоминая свое берлинское детство, Вальтер Беньямин писал: «Не найти дорогу в городе – невеликая премудрость. А вот заблудиться в городе, как в лесу, – тут требуется выучка».[59] Dérive, преобразуя движение по городу в состояние вечной неопределенности, представляет собой пример такой «выучки» в умении потеряться. Поэтому настоящему жителю Виллидж всегда не хватает нескольких улиц для полной картины – таким образом он оставляет возможность затеряться и, более того, сам ищет сюрпризы и открытия, усиливая способность города предлагать неожиданные удовольствия. Заявление Беньямина подновляет заезженную аналогию города и природы – уподобление, еще усиленное его знаменитым определением фланера как «ботаника на асфальте». Но природа – это не только сады и величавые рощи. «Каменные джунгли» несут менее ласкающие слух коннотации. Это место, где всякий случай – несчастный, а перспектива потеряться – пугающа. (Работы Дэвида Линча наполняют этот страх потеряться томительным беспокойством.)
Современный город вырабатывает свой собственный страх потеряться, укорененный в особой форме отчуждения. Толпа, хоть она и может защищать, выступает также инструментом стирания личности и гомогенизации опыта, заставляя нас исчезнуть. Индустриальный город заменил старую парадигму пространственной неразберихи, головоломки лабиринтов, бесконечным морем регулярности, пространством, где все дома и улицы выглядят одинаково. Такова стандартная жалоба на современное городское планирование: дескать, невозможно отличить один жилой блок от другого! Среда просто воспроизводит самое себя снова и снова. Я слышал эти жалобы в Шанхае, Гаване и Нью-Йорке, и этот подход реализуется в разнообразных вариантах, от самого жесткого – проект исправительного учреждения – до более мягких пригородных версий, с бесконечным числом промежуточных стадий. Излюбленная антиутопия наших дней приобрела глобальный размах, одни и те же небоскребы и «Старбаксы» – в Абу-Даби, Куала-Лумпуре и Лондоне, одни и те же жилые пригороды – в Лос-Анджелесе, Алма-Ате и Пекине.
Ни в чем эта идеологическая геометрия не нашла такого полного воплощения, как в господстве правильной сетки в качестве инструмента организации пространства. Основанная на трех осях координат евклидовой геометрии, сетка чрезвычайно удобна в качестве измерительного инструмента, эффективного средства описания мира, организуемого посредством приращения собственности, – и в качестве символа «рационального» самого по себе. Это инструмент, посредством которого организован практически любой город Америки, и, в сущности, он выступил способом упорядочивания самой страны, – достаточно вспомнить знаменитую «континентальную сетку», проложенную на всей совокупности западных приращений территории США Томасом Джефферсоном. Эта континентальная сетка, возможно, величайшее произведение «лэнд-арта» всех времен – видна со всей неопровержимой четкостью с воздуха на тысячи миль.[60]
Несмотря на свой картезианский рационализм, сетка – это еще и паттерн колониальной трансформации. Не случайно ее тысячелетиями использовали завоеватели. В США она стала проводником идеи частной собственности, средством покорения и развращения чуждого местного населения и никому не принадлежащих ландшафтов. Она также выступила инструментом испанских колонизаторов (и их знаменитых Законов Индий), для которых основанная на кресте символика христианских миссий стала дополнительной статьей экспорта. Сетка, без сомнения, одурачила индейцев, которые с трудом постигали идею подобного владения.
Внедренная в 1811 году система блоков и земельных участков выросла из ранней версии того, что сейчас нам известно как «девелопмент» – эффективная организация собственности, логично нарезанной таким образом, что размеры каждого участка отвечали преобладавшей архитектуре того времени. Эта архитектура подразумевала, что здания относительно невелики по размеру, что некоторое количество прилегающей земли будет использоваться для скромных огородных нужд, для обеспечения доступа солнечных лучей и свежего воздуха, в качестве буферной территории, отделяющей от соседа, и как миниатюрное «поместье» хозяина. Главное же достоинство блоков, организованных по сетке, – следствие их универсальности. Сам подход заключался в том, что предназначение сетки – выступать инструментом укрощения, упорядочивания природы и приспособления ее к нуждам человеческого общежития. Сетка просто накладывалась поверх существующей топографии, которая или сглаживалась, как в большей части Манхэттена (чье название предположительно происходит от алгонкинского «земля холмов»), или же сопротивлялась, причиняя огромные неудобства. Сравните, например, следующий рельефу план города в итальянских холмах с сеткой Сан-Франциско. Последняя наложена поверх холмистой территории без какого бы то ни было учета реального рельефа, что приводит к порою очаровательным, порою абсурдным коллизиям, серьезно осложняя доступность тех или иных мест для кого бы то ни было, кроме настоящих атлетов.
