— Шел к тебе выкладывать всякие неприятности — анализировать, доискиваться причин. Много неприятного уже высказал. А сейчас не в укор тебе, а просто так — мыслями своими хочу поделиться. Ведь такая же история, что с тобой случилась, и со мной происходила.
Семенов с недоумением посмотрел на него.
— Я имею в виду ощущение отрыва от масс. Знаешь, последняя моя стройка — гидроэлектростанция на юге, та самая, за которую дали мне эту Звезду. Было у нас там трудное время — зимой образовался затор, экскаваторы нормы не дают, землесосный снаряд, тогдашняя новинка наша, отстает, бетонный завод капризничает, ну, и самое главное — непорядки с подвозом материалов и продовольствия. Посовещались мы с парторгом и решили поставить на рабочем собрании мой доклад — поднимать дух. В докладе я по шаблону нажимаю на общие вопросы — значение нашего строительства для страны, труд — дело почетное, обещаю высокие награды, говорю, что улучшим еду, самодеятельность организуем, стенгазеты оживим и всякое такое прочее. Говорю и чувствую: не доходят мои слова, нет контакта с людьми — горящих глаз, ответного шума на каждое крепкое словцо, восклицаний, реплик. В перерыве парторг меня поздравляет, а я недоволен. Очень скверное это состояние, признаюсь прямо, — будто в пустоту проповедую.
Семенов угрюмо и невнимательно слушал Чибисова — он думал о своих делах.
— После перерыва начинаю отвечать на вопросы, и тут меня сразу ошарашило — все вопросы как раз о том самом, о чем я умолчал. Ни одного слова о стенгазетах, еде, наградах, а все деловые, технические вопросы: почему норма запчастей мала, нет цемента, тросы плохого качества, нет третьей смены на мехзаводе, мала мощность электростанции и прочее. В первый момент не поверил: что это, рабочее собрание или совещание инженерно-технических работников? А потом ринулся напролом — говорю так, как на коллегии в министерстве стал бы докладывать. И вижу, зал словно преображается, все глаза на меня, шум, оживление, смех, прежнего равнодушия — ни капли. И уже знаю: доклад был чепуха, накачка, а вот эти вопросы и отпеты на них — настоящее. Пришел я домой и растерялся — что же это такое, выходит, недооценил я нашего рабочего, думал, он проще меня, а он вовсе не такой, он властно требует — делись всем, чем сам страдаешь, вместе подумаем, как справиться. Поверить в это было трудно, застрял у меня в голове образ рабочего первых наших пятилеток с его двумя-четырьмя классами образования. Специально стал проверять свое впечатление — дал кадровикам задание подготовить справку о возрасте и образовании рабочих ведущих профессий и пошел по баракам и палаткам — знакомиться с бытом.
Семенов с упреком посмотрел на Чибисова. Он словно говорил ему этим взглядом — все это интересно, но мне сейчас не до того, у меня горе, нужно срочно что-то предпринять, а не вести отвлеченные разговоры. Но Чибисов, преследуя какую-то свою цель, сделал вид, что не понял этого ясного взгляда, и продолжал:
— И вот по справке получилось, что на моей стройке средний возраст рабочих ведущих профессий — двадцать семь лет, а среднее образование — восемь классов. Ты это представляешь? Мне рабочий рисовался таким, каким он был лет двадцать назад, когда нынешний рабочий еще в прятки играл, А теперь он вырос, почти что среднее образование имеет, всю жизнь свою при советской власти прожил, культурен, у него запросы большие, а я к нему по старинке с накачкой, примитивом — стенгазета, улучшение еды, самодеятельность… Ты меня не пойми плохо: и стенгазета, и еда, и самодеятельность — все это нужно, да ведь этим не ограничишь интересы рабочего. И взгляд его шире, и культура выше, и технические знания глубже, чем я это представлял, он требует нового к себе уважения — дай ему это уважение. И вот с той поры, как я это понял, я и датирую начало перелома на стройке. Снова нашел я потерянный контакт с массами, и дело у меня пошло. Конечно, от многих старых привычек пришлось отказаться, вначале было трудно, но ничего — главное, знал: правильно это.
Чибисов подошел к Семенову и положил руку ему на плечо. Тот повернулся — у него было усталое, потемневшее лицо.
