— Да, догадался! Я тогда на собрании все сразу понял, как только ты говорить начала! Это ты всех сдаешь! Начала с маленького такого рыжего мужичка, Николаем его звали, он тебе почему-то лично неприятен был; потом еще одного, потом сразу двоих… Всего восемь человек на твоей совести. И мечтаешь ты только об одном: чтобы твой Всеволод бросил все эти революционные глупости и зажили вы тихо и счастливо. Тебе ведь в полиции это обещали, верно? Что заживете мирно и счастливо?
— Да, это! — улыбаясь, произнесла ему прямо в лицо Настя. Никакого испуга в ее лице не было; наоборот, светилось какое-то торжество; она не говорила, а словно выпевала слова. — Прощение для Севы обещали, полное прощение. И деньги — столько, что на домик хватит, да еще с обстановкой! А вы что мне можете обещать со своей революцией? Сколько я с Севой живу, только и слышу: «грядущее избавление», «будущее общество»… Ну, и что проку мне от этого грядущего общества? Или моему ребенку? А мне сейчас счастья хочется, понимаешь ты?!
— Это я как раз понимаю, — заверил ее Ваня. — Я только одного не могу понять: как же ты сейчас, с такими твоими планами, отпускаешь мужа на эту акцию? Ведь это убийство! За него никакого прощения не будет, за него виселица положена!
— Вот тут ты ошибаешься, Ванечка! — пропела Настя. — Все совсем наоборот обстоит! Я ведь почему на все эти бомбы-револьверы у нас в доме спокойно смотрю? Потому что на это команда дана! С самого верха!
— С какого верха? Ты же говорила, что твоему мужу эту мысль Емельян Пугачев подсказал!
— Верно, Ванечка, Емельян. А кто таков этот Емельян, знаешь? Думаешь, такой же малахольный подпольщик, как наши максималисты? Нет, тут другое. Я, когда в последний раз на Александровскую улицу ходила, в управление, там его и встретила!
— Кого? — не понял Ваня.
— Да Емельяна! Он у господина капитана в кабинете сидел, и они разговаривали — прямо как друзья. Я, как увидела, не знала, что и думать. А господин капитан меня успокоили. Говорят: «Ты, Анастасия, не бойся. Этот господин, которого ты знаешь под именем Емельян, — наш человек. Причем лицо весьма значительное. Так что ты его деятельности препятствовать не должна. Вот выполнят они свое задание — и тогда все твои тревоги закончатся». Вот оно как, Ванечка!
— Выходит, Емельян — вовсе не подпольщик… — размышлял вслух Ваня. — Хотя и верно, чего удивляться, Углов ведь говорил…
— Какой Углов? — насторожилась Настя. — Еще один из ваших «товарищей»? Хотя черт с ним. Я ведь тебе почему все открыла? Потому что показать хотела, что я тебя не боюсь вот нисколечко!
И она, сложив пальцы, отмерила крошечный кусочек ногтя — показала, как мало боится.
— А решишь Севе сказать — я найду, чем тебе рот закрыть, — пригрозила она. — Ничего у тебя не выйдет. Попробуешь — самому хуже будет!
— Да не собирался я ничего говорить! — воскликнул Ваня. — За ребенка твоего боялся, его жалко было. Это ты сама все начала! Ты…
Он остановился на полуслове — слышно было, как стукнула входная дверь. Затем послышался глуховатый голос Всеволода:
— Ого, а у нас гости? Кто это там?
И в следующую минуту Романов появился в дверях кухни.
— А, Ваня! — обрадованно сказал он. — Легок на помине! Я тут как раз к тебе идти собирался. Ты мне для одного важного дела нужен. Мне…
Тут он вдруг запнулся и внимательнее посмотрел на взволнованное лицо Вани и раскрасневшееся — своей жены. Какое-то неясное подозрение, как видно, родилось в его голове. Если бы в тот момент Ваня нашел нужные слова, чтобы это подозрение рассеять, то все бы, возможно, обошлось. Но ему, как нарочно, ни одно подходящее слово в голову не приходило. Ну ни одно!
Между тем Настя истолковала молчание «гадалки» по-своему. Она, видимо, решила, что Ваня собрался-таки разоблачить ее перед мужем и просто не знает, как начать. И тогда она сама решила сделать первый ход, сыграть на опережение.
— Нельзя тебе, Сева, его для дела использовать, — заявила она. — Подвести может. Потому как у него совсем другое на уме.
— Другое? Ты о чем? — спросил Романов.
— Да о том же, о том! Ты, я вижу, и сам обо всем догадался! — заявила Настя. — Подвел тебя приезжий друг, ох как подвел! Видать, он там, в Киеве, по бабам изголодался! Никакая ему, заморышу, не давала! Так он не посмотрел на мой живот, не помешал он ему — приставать ко мне начал! Я уж и не знала, как отбиться!
