— Стрѣляться я отдумалъ, но что я въ актеры поступлю и уѣду въ провинцію — это вѣрно.
— Ну, слава Богу, слава Богу, радостно проговорила Наденька. — А то я ужасно безпокоилась, что на, моей душѣ грѣхъ будетъ. Да и зачѣмъ тебѣ сейчасъ въ провинцію? Погоди, не уѣзжай. Ну, не сбѣгу я, такъ все-таки въ провинцію мы вмѣстѣ поѣдемъ, безъ побѣга.
— Такъ мужъ тебя и отпустилъ!
— Я буду проситься на воды, лечиться… Сначала чтобы пить воды, а потомъ ѣхать куда-нибудь на море купаться. Я скажу, что это мнѣ необходимо.
— Ну, тогда онъ самъ съ тобой поѣдетъ.
— Ну, такъ что-жъ изъ этого? Это рѣшительно все равно. Я такая хитрая, такая хитрая. — Не сердишься?
— Сердиться я не сержусь, но у меня голова кругомъ идетъ отъ обиды.
— Ну, дай руку, что не сердишься. Мнѣ нельзя долго здѣсь оставаться. Маменька теперь вмѣстѣ съ кухаркой въ мясной лавкѣ, а вернется она изъ лавки, такъ сейчасъ меня хватится.
Петръ Аполлонычъ просунулъ сквозь рѣшетку руку. Наденька пожала ее, улыбнулась ему и приложила свои пальцы къ своимъ губамъ, дѣлая летучій поцѣлуй.
— Прощай, сказалъ онъ.
— Прощай, отвѣчала она, — Пріѣзжай въ воскресенье. Я познакомлю тебя съ Иваномъ Артамонычемъ. Только ужь ты при немъ, Бога ради, не дѣлай скандала, прибавила она и быстро пошла домой.
Въ началѣ пятаго часа вернулся на дачу изъ должности Емельянъ Васильевичъ. Подъ мышкой онъ, какъ и всегда, держалъ портфель, а въ другой рукѣ тащилъ корзинку съ закусками. Лицо его было красно, потъ съ него лилъ градомъ. Емельянъ Васильевичъ, какъ и всегда, пріѣхалъ по конкѣ, отъ конки до ихъ дачи было съ версту разстоянія, корзина-же, которую пришлось нести, была очень увѣсистая. Жену и дочь она засталъ препирающимися. Жена доказывала, что дочь должна къ пріѣзду жениха снять съ себя малороссійскій костюмъ, въ которомъ уже была вчера, и надѣть другое платье, дочь говорила, что малороссійскій костюмъ къ ней очень идетъ и отказывалась его снять. Шелъ слѣдующій разговоръ.
— Но вѣдь Иванъ Артамонычъ тебя въ немъ: уже вчера видѣлъ.
— Въ немъ-же пускай и сегодня видитъ. Всѣ остальныя мои платья — мятыя тряпки.
— Врешь, врешь. Синее платье съ матросскимъ воротникомъ у тебя еще очень и очень свѣженькое. Матросскій воротникъ такъ къ тебѣ идетъ.
— У матросскаго костюма вся юбка спереди въ вареньи запачкана, а Феня ее не замыла.
— Ну, надѣнь сѣренькое платье. Въ немъ ты такая эфектная. Подвяжи передничекъ черненькій люстриновый, а я скажу, что ты со мной вмѣстѣ бруснику для моченья чистила.
— Понимаете вы, не желаю, отрѣзала дочь.
— Два дня подъ рядъ въ одномъ платьѣ… Ну, что женихъ подумаетъ! Подумаетъ, что у тебя одно платье и есть.
— И пускай думаетъ. Скорѣй денегъ дастъ на приданое. Вѣдь долженъ-же онъ дать. Сами-же вы говорите, что не изъ чего сдѣлать мнѣ приданое.
Разговоръ этотъ происходилъ на балконѣ. Емельянъ Васильевичъ прервалъ этотъ разговоръ.
— Фу! смучила меня эта корзинка. И какъ на грѣхъ у конки никакого мальчишки, который-бы помогъ мнѣ дотащить эту корзинку, проговорилъ онъ, ставя закуски на столъ. Веревка отъ корзинки всѣ пальцы мнѣ перерѣзала. Здравствуйте, обратился онъ къ женѣ и дочери. Вотъ тутъ… берите… Тутъ лососина копченая, кильки, сардинки, омары и вино.
— Французской горчицы купилъ? встрѣтила его жена.
— Забылъ. Изъ ума вонъ.
— Дуракъ. И чѣмъ у тебя голова набита! Три раза я тебѣ напоминала, чтобы ты купилъ французской горчицы. Иванъ Артамонычъ еще вчера спрашивалъ французскую горчицу, когда языкъ съ горошкомъ подали.
— Матушка! Да вѣдь сколько помнить-то пришлось. Коньяку полбутылки къ кофею купилъ.
— Пьяница. Вѣдь вотъ объ коньякѣ не забылъ, потому что самъ его любишь трескать.
— Ты-же мнѣ коньяку приказывала купить.
— Довольно. У Ивана Артамоныча въ департаментѣ былъ?
— Былъ, былъ… Какъ-же… Съ пяти часамъ онъ пріѣдетъ. Въ восторгѣ… То есть въ такомъ восторгѣ, что Наденька согласилась за него выдти замужъ, что просто на седьмомъ небѣ! Въ дежурной мы съ нимъ разговаривали. Обнялъ онъ меня и расцѣловалъ. Знаешь, Анна Федоровна, онъ оказывается большой рыболовъ. До страсти любитъ рыбу удить.
— Это мнѣ наплевать. Ты разсказывай про дѣло-то.
