Вандея? Иногда и не без насилия: приходил красноармеец в отпуск в свою деревню, а у него односельчане уничтожали документы - и куда ему после того деваться? выхода нет, как в партизаны. И из отряда партизанского уж и вовсе не уйти, хоть и задумал бы: свои ж не дадут жить в селе с семьёй. Или какая баба замечена, что проболтала красным о передвижениях повстанцев, - секли её по голому заду прилюдно, на площади перед церковью.
Тамбовским мирным мужикам теперь гроза была со всех сторон: чтО не так сделаешь - отомстят потом хоть красные, хоть повстанцы. Боятся и с иными соседями просказываться. Один раз, в общем валу, сходил ВИЛЬНИКОМ за десять вёрст, пойман, а хоть и отпущен - вперёд уже навек виноват перед властями.
Стук в дверь: "Кто там?" - "Свои". - Чтоб не попасться, на всяк случай: "Все вы, черти, свои, да житья от вас нет".
Одну бабу допрашивали красные, где её сын. Отреклась: "Нет у меня никакого сына!" А потом его поймали, он назвался: сын такой-то. И его расстреляли: мол, врёт.
В это мужицкое положение ставил Павел Васильич не раз и себя. Извечная радость человека и извечная его уязвимость: семья! У кого вместо сердца подкова железная, чтоб не дрогнуть за своих родных, что затерзают их эти чёртовы когти?
А бывало и такое: растрепали в деревне продотряд, двое из них китаец и финн - спрятались на задах у деда. Китайца заметили, подстрелили, а финна дед пожалел и, головой рискуя, спрятал в сноп, а ночью выпустил - и тот дал дёру, к своему гарнизону, в Чокино. (Для следующей экспедиции?..)
Вандея? Эсеры Тамбовской губернии заколебались: и нельзя поддерживать восстание против революции? и возглавить это восстание было упущено, за ними уже не пойдут. Но и: теперь, когда кончилась гражданская война, как не использовать народный напор против коммунистов. Пристраивались к возникшим "советам трудового крестьянства" и писать листовки, и приписать всё восстание эсеровской партии.
Да у повстанцев уже свои были лозунги: "Долой Советы!" (никак не эсеровский, эсеры - за Советы); "Не платим развёрстки!"; "Да здравствуют дезертиры Красной Армии!"
У Эктова оказалась пишущая машинка, захваченная в исполкоме, так он и сам сочинял и усердно печатал прокламации: "Мобилизованные красноармейцы! Мы - не бандиты! мы такие же крестьяне, как вы. Но нас заставили бросить мирный труд и послали на своих братьев. А разве ваши семейства не в таких же условиях, как наши? Всё убито Советами, на каждом шагу озверелые коммунисты отбирают последнее зерно и расстреливают людей ни за что. Раскалывают наши головы как горшки, ломают кости - и на том обещают построить новый мир? Сбрасывайте с себя коммунистическое ярмо и идите домой с оружием в руках! Да здравствует Учредительное Собрание! Да здравствуют советы трудового крестьянства!"
Да повстанцы и сами, кто горазд, выписывали чернильными карандашами на случайных листках бумаги: "Довольно слушать нахалов коммунистов, паразитов трудового народа!" - "Мы пришли крикнуть вам, что власть обидчиков и грабителей быть не должна!" И к нерешительным: "Мужики! У вас забирают хлеб, скотину, а вы всё спите?"
Коммунисты отвечали большим тиражом типографских листовок со своей обычной классовой долдонщиной или сатирическими картинками: Антонов в кровавой шапке с кровавым ножом, а на груди, в виде орденов, - Врангель и Керенский. "Мы, Антонов Первый, Поджигатель и Разрушитель Тамбовский, Самодержец Всеворовской и Всебандитский..."
Это стряпал завагитпропа губкома Эйдман, никогда его тут, в Тамбове, не слышали прежде. А в грозных распоряжениях чаще всего мелькали подписи секретарей губкома Пинсона, Мещерякова, Райвида, Мейера, предгубисполкома то Загузова, то Шлихтера, предгубчека Трасковича, начальника политотдела Галузо - и этих тоже Тамбов не знал никогда, и эти тоже были пришлые. А в составе их губ-губ властей мелькали и другие, кто не подписывал грозных приказов, но решали-то все вместе: Смоленский, Зарин, Немцов, Лопато и даже женщины - Коллегаева, Шестакова... И об этих тоже Эктов не слышал прежде, только один среди них был точно местный, всеизвестный оголтелый большевик Васильев, прохулиганивший в городе весь Семнадцатый год, свистевший и топавший даже на чинных собраниях в Нарышкинской читальне. Об остальных не слыхивал Эктов, а ведь свора эта была - не из той же ли оппозиционной интеллигенции, что и он сам? и несколько лет назад, до революции, встретились бы где-нибудь он пожимал бы им руки?..
