Я смотрю на притихший склон, откуда доносятся лишь голоса птиц. Птицы — больше никого не осталось здесь. Птицы, хрипло каркающие, вонзающие свои клювы в уже слепые глаза. Вороны не кружились над этим полем, засеянном смертью. Они летели напрямик к цели, устремляясь к роскошному пиршеству, раскинувшемуся перед ними. Вороны приберут здесь. Могильные черви им помогут. Дождь и нескончаемый ветер довершат работу.
Так было, и так будет всегда. Жизнь и смерть сменяют друг друга, как день и ночь.
Скоро здесь останутся лишь кости и камни. Крики птиц смолкнут, запах смерти улетучится. Кровь смешается с дождем и напитает землю. Насытившиеся отяжелевшие птицы накормят телами павших воинов своих птенцов.
А затем кости и камни станут неотличимы друг от друга. Ветер и дожди разрушат скелеты, время похоронит останки, и никто не опознает их, кроме, возможно, самых внимательных наблюдателей. Кто вспомнит имена погибших здесь? Что оправдает их смерть?
Взгляните в лицо любого дворфа. когда речь заходит о войне. Ничто так не почитают дворфы, как славную битву за свой народ; их общество крепко спаяно узами верности… И пролитой крови.
Для каждого дворфа война — это неплохой способ умереть, умереть достойно, завершив с честью прожитую жизнь. Порой иена всей жизни определяется этой последней, наивысшей жертвой.
Я не могу понять, я лишь удивляюсь, что стоит за всем этим? Какова цена и какова выгода? Чего добился Обальд, положив здесь сотни, а может, и тысячи своих соплеменников? А насмерть сражавшиеся на этом утесе дворфы — что выиграли они для народа Бренора? Разве не могли они укрыться в Мифрил Холле, в его туннелях, защищать которые можно без особых хлопот чуть ли не веками?
Пройдет сотня лет, здесь останется лишь пыль, и кто тогда вспомнит о павших?
Что же воспламеняет огонь войны, выжигающий образ боевой славы в сердцах столь многих народов, и в моем в первую очередь? Я гляжу на последствия кровавой бойни и вижу неотвратимое опустошение. Я снова вижу, как падает башня, погребая под обломками моих друзей. В моей голове звучат крики умирающих. Разумные существа стонут от боли, взывают к богам и любимым… Конечно, в разгар боя никто не думает о сожранной хищными птицами плоти, о смытой дождем крови и перемолотых ветром костях, но скажите мне, что в мире необратимее смерти? Перед лицом этой необратимости бледнеют любые доводы, втягивающие нас в войны, снова и снова.
Но когда утихает боль потерь, тишину и покой мы называем скукой, нам кажется, что мир в своем благодушии зарастает мхом и подергивается ряской. Мы носим уголья войны в самих себе, и их жар способны залить лишь кровь и слезы. И то не навсегда. Исцеляющее время иссушает память о потерях, и воинственный огонь вновь оживает и вспыхивает с новой силой. Я наблюдал это в себе самом. Отблеском того же огня было и осознание, что я не в силах ощутить себя счастливым, не чувствуя дыхания ветра на лице и тропы под ногами. Лишь тогда я поистине счастлив, когда за каждым поворотом дороги меня ждут приключения.
