- Конечно.
- Обвяжи ему шею, да покрепче: этой скотине мы найдем применение, достойное его проделок.
Фульде заскулил, Аксель тем временем нашел в мешке веревку, соорудил петлю и проворно накинул на жирную шею ключаря, оставив, впрочем, довольно пространства, чтобы тот случайно не удавился.
- Ты будешь у меня послушным, - наказал Аксель, подымая толстяка, и поволок его к повозке.
Обитель стояла пустой, и Бофранку ничего не оставалось, как обратиться за завтраком в дом старосты. Слуги подали им; более к столу никто не вышел, но все трое ничуть не опечалились и воздали должное вину и мясу, хотя первое было ощутимо разбавленным, а второе - слишком сухим и жестким.
Далее, не задерживаясь более в поселке, они тронулись в дальнейший путь.
Излишне говорить, что никто не провожал их.
Затем, пробираясь к нижней губе, я стал спускаться по коренным зубам, но по дороге в большом лесу, тянувшемся до самых ушей, меня ограбили разбойники.
Франсуа Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,
в которой суша сменяется морем, а море, как известно, куда как менее
приспособлено для спокойного передвижения
Дорога до Оксенвельде, откуда им предстояло двигаться морем, занимала обыкновенно не более суток, но примерно к полудню повалил сильный снег. Крупные хлопья его быстро сложились в сугробы, которые повозка преодолевала порою с большим трудом. Слышно было, как Аксель поминает дьявола. Вместе с ним на передке мерз и ключарь, жестокосердно примотанный веревкою за шею к крюку, на который иногда вешают фонарь. Если бы повозка угодила в яму и перевернулась, ключарь неминуемо удавился бы, но кому до него было дело?
Во всяком случае, не Бофранку, который отчаянно страдал от холода. Войлок не спасал от него, равно как и одеяла, и дорожная печка, угли в которой постоянно затухали. Клааке, если и испытывал неудобства, молчал и, пока был свет, читал свою книжицу.
По счастью, к сумеркам снег прекратился, на небе засияла крупная луна, причудливо освещавшая лесную дорогу, и надобность в дорожной ночевке отпала.
Аксель велел толстому злодею править вместо себя, а сам задремал, чтобы сменить Фульде только утром.
По счастью, конестабль спал спокойно и не мучился кошмарами. Угревшись в одеялах, он проспал за полдень и был разбужен Клааке, когда уже показалась дорожная застава на подъезде к Оксенвельде. Дополнительных бумаг спрашивать не стали, удовольствовавшись показанными Акселем, и беспрепятственно пропустили повозку далее. Фульде, коего Аксель поименовал везомым для разбирательств преступником, ерзал на скамье, раздумывая, что же с ним сделают и каковой будет дальнейшая его судьба.
То же занимало и Клааке. Когда конестабль проснулся, его спутник спросил:
- Что вы собираетесь делать с этим дрянным человеком?
- Самое лучшее было бы убить его, - честно отвечал Бофранк, - но я поступлю иначе - продам его на корабль.
- Разумно, - поддержал это решение Клааке. - Но не рассчитываете ли вы получить за него хорошие деньги? Если так, то я сомневаюсь в успехе.
- Напротив, я приплачу тому, кто его купит, дабы за мерзавцем был должный присмотр и дабы не спускали ему ни единой провинности. Где-то я читал, что морская служба для нерадивого моряка много хуже, нежели каторга или застенок. Пора проверить это утверждение.
Ранее Бофранк ни разу не был в Оксенвельде и теперь был поражен простотой архитектуры и быта этого большого по северным меркам портового города. Здания здесь редко достигали выше трех этажей и все были сложены из массивных бревен; впереди над крышами высились мачты, оттуда доносился крик чаек, но и без того было ясно, что Оксенвельде живет морем и за счет моря. Обширной торговли, чем славился город в теплое время года, не наблюдалось одни рыбацкие суда да зазимовавшие торговцы в количествах, впрочем, вполне до статочных.
Подле постоялого двора спутники разделились: Клааке отправился распорядиться насчет ночлега, а также разузнать, как будет лучше добраться отсюда до Ледяного Пальца. Конестабль же и Аксель отправились искать Фульде достойное наказание.
В харчевне, показавшейся Бофранку наиболее грязной и закопченной против других, он выбрал зверообразного морехода, который поедал большую жареную рыбину, весь перемазавшись при этом жиром.
