- Свод пророчеств - "Сказанное Солнцем Великим". Двести с небольшим лет назад эту книгу издали в столице, но потом все экземпляры уничтожили, за исключением нескольких.
- Одна - у вас?
- Я хотел бы, но - нет. Я лишь читал ее, когда учился в Калькве.
- Калькве? Но университет в Калькве...
- Закрыт сорок лет тому и превращен в епископское книгохранилище, кивнул своей лысой головой старик. Его пальцы постоянно находились в движении, словно перебирали невидимую пряжу или искали гнид в чьих-то волосах. Если верить словам Фога, ему было без малого восемьдесят... Может, так оно и есть. Коли он и в самом деле учился в Калькве...
- Вы благородного происхождения? - напрямик спросил Бофранк.
- Что вам с того, хире? Я всего лишь скромный смотритель этого последнего людского приюта. Живу в тиши, и все мои собеседники - лишь тени.
- А вот это уже я знаю, - с удовлетворением сказал конестабль. Трагедия Мальмануса - "Озрик-отцеубийца". Вы процитировали реплику Озрика: "Живу в тиши, и все мои собеседники - лишь тени... "
- Но так и есть, хире. А что до Гильтрама из Бьерна, то он ведь писал: "И выйдут они из могил своих ночью, нападут на людей, спокойно спящих в своих постелях, и высосут всю кровь из их тел, и уничтожат их. И досадят они живым мужчинам, женщинам и детям, не считаясь ни с возрастом, ни с полом".
Старик склонил голову набок, словно собака, когда она прислушивается к чему-то, что ее заинтересовало. Он постоял так немного - а надо сказать, что смотритель предложил Бофранку стул, но сам так и стоял посреди комнаты, чуть опираясь тощим своим задом на столешницу, - а потом вздохнул и заметил:
- Вы некстати приехали, хире. Вам ничего не понять из того, что здесь происходит и произойдет.
Старик все же помешан, подумал тут конестабль, не подавая, разумеется, никакого вида на сей счет. То, что говорит он о мертвецах, есть результат постоянного проживания на кладбище, подле могил и гниющих в них трупов. Кстати Бофранк припомнил одну лекцию, где говорилось, что поднимающийся из могил трупный дух способствует явлению особых видений, присущих только кладбищам и другим захоронениям. Разговаривать далее с сумасшедшим смотрителем иной прекратил бы, но Бофранк решил узнать у Фога как можно больше, пусть даже слова его путаны и смутны.
- Хотел бы спросить, что же вы думаете, хире Фог, об этих страшных убийствах.
- Убийства не страшны; страшно то, что грядет после них.
- Вы считаете, что убийства влекут за собой не что более жуткое?
- А разве нет? Посмотрите, что произошло. Люди не могут ходить по улицам с заходом солнца. Матери прячут детей и ночью стерегут их, чтобы никто не позвал с улицы, чтобы не сунулись в окно. Но им не понять, что истинный страх не разбирает, день ли, ночь ли... У господа давно уже нет очей.
Да тут раздолье для грейсфрате Броньолуса, коли на старика кто-нибудь донесет, подумал Бофранк. В самом деле, только цитат из Свода пророчеств, явно проклятой и еретической книги, достаточно было для привлечения Фога к суду. Что до слов его о том, что у господа давно нет очей, то это и вовсе прямая ересь, ибо фраза эта суть одна из догм тереситов, полувековой давности секты, ныне почти безвестной и, само собою, запрещенной...
- Вы знаете, кто убивает людей, хире Фог?
Этот вопрос заставил старика прекратить свое шевеление пальцами. Он снова наклонил голову, как незадолго до этого, и сказал очень тихо:
- Кто убивает, тот знает. Не знал бы, зачем тогда убивать? Да и не каждое убийство есть грех.
- Что? Что вы имеете в виду?
- Убил жабу, что пожирала цветок. Убил червя, что грыз плоть. Убил кровососа, что прободал жалом своим кожу и сосал соки. Разве грех?
Старик менялся на глазах. От тихонького и радушного хозяина, пригласившего Бофранка в дом, не осталось и следа. Речь его убыстрилась, и Фог словно говорил сам с собою, без внимания к собеседнику. Бофранк, похолодев, осторожно встал, а старик тем временем бормотал, вцепившись в столешницу:
- Убил нетопыря, что посланец дьявола, незваный ночной гость. Убил долгоносика, что рылом своим точит древо... Грех ли? Разве грех?
