Два императора - страница 126

Арест для Николая Цыганова был так неожидан, что на него нашёл какой-то столбняк. Молодой человек никак не мог понять, что с ним происходит, за что его арестуют. Ему сказали, чтобы он собирался в дорогу.

— Куда вы меня повезёте? — спросил он у полицейских.

— В Кострому, по месту вашего преступления, — невозмутимо ответил полицейский.

— Преступления? Разве я сделал какое-нибудь преступление?

— Да, сделали.

— Какое же?

— Вы должны знать сами.

— Никакой вины я за собой не знаю.

— Об этом вы скажете на суде.

Бедную Марью едва могли оторвать от любимого сына; она крепко обняла его и никак не хотела с ним расстаться.

Николая Цыганова посадили в простую телегу, запряжённую парою лошадей. Один солдат и сыщик сели с ним рядом, а другой солдат поместился на козлах вместе с кучером.

По приезде в Кострому его свели прямо в губернаторский дом; первый допрос делал сам губернатор, генерал Сухов.

— Кто вы? — было первым вопросом губернатора, хотя он хорошо знал Николая Цыганова.

Николай назвал себя.

— Вы отставной прапорщик?

— Да. К чему эти вопросы, господин губернатор!

— Как к чему? Закон того требует.

— За что меня арестовали и, как разбойника, везли под конвоем?

— Что вы притворяетесь? Вы хорошо знаете свою вину.

— Уверяю вас, господин губернатор, я не знаю за собою никакой вины.

— А разбойническое нападение в лесу на дочь князя Гарина, её похищение вы не ставите себе в вину? — не сказал, а крикнул на Цыганова губернатор.

— Да, вот за что! Меня будут судить?

— Да, судить. И вас присудят к лишению чинов и орденов и сошлют на поселенье, — проговорил губернатор и отдал приказ посадить Цыганова на гауптвахту, под строгий караул.

Молодой человек очутился в заключении; его посадили в маленькую квадратную каморку с едва заметным оконцем; для спанья стояла узкая скамья, простой стол и стул; кроме хлеба и воды, ему ничего не давали.

«Так вот оно, возмездие-то! Вот когда я должен отдать отчёт в моих поступках. Нет, не везёт мне в жизни! Неласкова ко мне судьба. Если бы не жаль было матушки, наложил бы на себя руки. Что жить? Когда в жизни одно несчастие, одно горе», — так раздумывал Цыганов, лишённый свободы. Молодой человек сидел уже на гауптвахте дня три. За всё это время его ещё один раз вызвали в канцелярию губернатора, где с него снова сняли допрос; его поставили на очную ставку с Петрухой и Кузьмой; этих оборванцев всё ещё держали в остроге.

В этот раз допрос производил не губернатор, а его чиновник «по особо важным делам».

— Знаете ли вы этих молодцов? — показывая Николаю на Петруху и Кузьму, спросил у него чиновник.

— Знаю, — тихо ответил молодой человек; он не стал запираться, потому что запирательство ни к чему бы не привело.

— Вы подкупили их сделать нападение в лесу на дочь князя Владимира Ивановича Гарина?

— Да.

— С какою целью вы это сделали?

— Для вас это всё равно, — с неудовольствием ответил Цыганов.

— Для меня всё равно, это правда, но для суда не всё равно. И вы обязаны сказать.

— Больше я вам ничего не скажу.

— Что же, не говорите. Для вас же хуже. — Чиновник наклонился и стал что-то писать; потом повернулся к Петрухе и Кузьме и спросил их, показывая на Николая: — Вы его знаете?

— Пора не знать, — приятели, — сострил Кузька, ухмыляясь и почёсывая затылок.

— Дрянь человек он: рядился за плату, а рассчитал по другой, — не скрывая своей злобы, проговорил Петруха.

— Он подрядил вас напасть в лесу на княжну? — спросил чиновник.

— Знамо, он, кому другому; рядил, мол, за сто рублей, а не заплатил и пяти десятков, сквалыга, — не переставал ругаться рыжий Петруха.