Я хорошо помню то утро, когда впервые увидел францисканцев. День начинался чистым и умытым, предвещая радость и покой. Они появились незаметно и, когда я случайно обернулся, уже стояли у залитой солнцем стены, покорно ожидая выхода учителя. Две ржаво-рыжих фигуры на ярком желтом фоне. Их согбенные фигуры олицетворяли повиновение, лица скрывала глубокая тень накинутых капюшонов. Они стояли не шелохнувшись и мне вдруг стало беспричинно страшно. Проходя мимо, я, из-за своего маленького роста, смог мельком увидеть выражение их глаз… у них не было выражения. Глаза эти были ни веселы, ни грустны, они были никакие: на бледных анемичных лицах аскетов блестели влажные белки на которые ровно посредине были будто наклеены черные пятна зрачков. Они смотрели на тебя, сквозь тебя, сквозь тяжелые, каменные плиты террасы. В них не было жизни.
Когда учитель вышел, францисканцы еще ниже склонились в поклоне и, выпрямившись, замерли в почтительном молчании. Поняв намек, мастер услал меня в дом, но я так был испуган францисканцами, что тут же опрометью бросился на второй этаж к слуховой трубе, которой учитель пользовался, когда хотел, чтобы я принес ему какую-нибудь книгу или стакан воды. Он часто работал на нависавшей над парком террасе и, не желая отвлекаться от своих занятий, встроил в стену это замечательное устройство.
Спеша и задыхаясь я влетел в большую, залитую до потолка солнцем комнату и прильнул к отверстию в деревянной панели. Беседа уже началась и я хорошо слышал скрипучий, механически ровный голос одного из монахов. Впрочем, беседой это было назвать трудно, говорил только гость:
… — теперь, когда вы знаете кто мы и кого представляем, вам должно быть понятно, что возможности наши не знают границ, — бесцветный голос францисканца вибрировал, как жесть на ветру. — Мы готовы сохранить вас для будущего человечества, для ваших потомков. Ваш ум, ваш интеллект, обогащенные новым знанием, будут служить грядущим поколениям. Оглянитесь вокруг, царящие повсюду нищета и убожество соседствуют с расточительством и обжорством, слово „справедливость“ вычеркнуто из употребления, в мире правит бал зло. Вам не место в этом времени, которое не может и ещё долго не сможет оценить ваши достижения и заслуги, вы по ошибке попали в стадо тупо жующих животных и мы готовы эту ошибку исправить…
Мне показалось, что голос Леонардо едва заметно дрогнул.
— Но… но, как вы всё это себе представляете?..
Францисканец рассмеялся, вернее изданные им дребезжащие звуки я принял за смех.
— О сцене вознесения мы позаботимся. Толпа будет чтить вас, как святого, и поклоняться вашему образу. Святой Леонардо из Винчи, звучит неплохо.
Учитель молчал.
— К тому же вы не первый, — продолжал гость после короткой паузы. — Вспомните хотя бы Фердинанда Шварца, мы забрали его с собой около полувека назад после чего он был канонизирован.
— Кто это? — голос мастера был тих и слаб. — Что он сделал?
— Фердинанд Шварц был великим естествоиспытателем своего времени, светочем зарождавшейся науки.
— Как странно… — Леонардо задумался и довольно долго не говорил ни слова. — Действительно странно, я никогда прежде не слышал имени этого человека. Святого Фердинанда знают все, но ученого с этим именем не помнит никто…
— Это не имеет значения, — оборвал учителя монах. — Мы даем вам вечность. Когда придет ваш час, вы вернетесь на Землю.
— И всё, что я в жизни сделал, — не слушал его учитель, — люди будут считать чудесами и приписывать нимбу над моей головой?
Однако францисканец не собирался вступать с мастером в дискуссию.
— Собирайтесь, время не ждет!
Прижавшись ухом к концу трубы я весь обратился в слух. Учитель молчал, я отчетливо слышал его тяжелое, прерывистое дыхание.
— Мне надо подумать, — сказал он наконец. Я услышал, как под его грузным телом скрипнуло кресло.
— Хорошо, — согласился монах. — До вечерней зори. Сегодня на закате вы сообщите нам свое решение. Завтра ваш последний день, либо вы вознесетесь, либо умрете!
Когда я спустился вниз, мастер сидел один в кресле и, казалось, дремал. По временам глаза его открывались и тогда он по долгу всматривался в бездонное голубое небо, по которому медленно плыли редкие, легкие облака. В обычный час я принес ему поесть, но он лишь покачал головой и попросил немного воды. Ближе к вечеру мастер послал за священником и причастился.
