— Ты не смейся, — обиделся Самойлов. — Я в тридцать восьмом написал повесть о девушке и шинели.
— Первый раз слышу, что женщины служили в мирное время в армии.
— Служили! У нас в полку было два командира взвода. Капустина Лиза… помнишь, лежала у нас с ожогами… танкист…
— Теперь я понимаю, почему у тебя так развито воображение.
— Одного воображения, пожалуй, мало. Из пальца слова не высосешь. Наши солдаты на три четверти колхозники. Я сам из крестьян: пастух — батрак — подмастерье деревенского кузнеца. Повидал немало на своем веку. Даже пел в церковном хоре.
Самойлов перечитал несколько строк только что написанного текста, потом отодвинул от себя бумагу и, посмотрев на все еще сидевшего рядом Вербу, добавил:
— Я ведь, по-настоящему и не учился. Всякие курсы переподготовки, усовершенствования… Помог мне здорово когда-то один бывший поручик и студент из питерской техноложки, читал Эмерсона, Блока, Сашу Черного. Башковитый был парень. Сочинял стихи, поэмы…
Помещение, в котором работала Вика, было еще немцами переоборудовано под операционную, но Михайловский, дока по этой части, приказал установить к двум прежним еще шесть столов: он хотел дать возможность одной сестре обслуживать сразу двух, а иногда и трех хирургов. О том, что одновременные операции могут угнетающе действовать на раненых, уже давно никто не задумывался. Это было вынужденное решение. Закончив одну операцию, Михайловский подходил к другому столу. Иногда он останавливался на несколько минут, чтобы подбодрить того или иного коллегу: не у всех были такие умелые руки и такой опыт, как у него. Он давно усвоил простую истину, что людей надо принимать такими, какие они есть, не обижать, не указывать на их ошибки в присутствии других. Между тем далеко не все врачи, при всем старании, могли быстро усвоить технику операций. Оперируя днями и ночами, они, естественно, совершенствовались, и было приятно смотреть, как они учились летать на собственных крыльях. Михайловский уже давно убедился в том, что обучиться технике оперирования не столь сложно; трудно научиться спокойствию и невозмутимости в критических ситуациях. В какой-то момент важно оказаться рядом с молодым хирургом. И он многих выручал.
Он подошел к столу, за которым хлопотала Вика. Отрывисто, нескладно хирург пояснил Анатолию Яковлевичу, что у раненого двойной огнестрельный перелом бедра в верхней и нижней трети, показана ампутация как единственное средство спасения жизни.
— Сколько тебе лет? — осведомился Михайловский у раненого.
— Двадцать первый! — вяло ответил тот. Он дышал бурно, прерывисто.
— Порядочно, — наклоняясь к его ноге, мягко сказал Михайловский.
— Студент-геолог! — пояснила Невская.
— Как дома тебя звали?
— Какое это имеет значение? — раздраженно спросил раненый. — Николай, если вам угодно.
— А по батюшке? — Михайловский словно не слышал его раздраженного тона.
— Львович!
— Чудно! Будет у тебя сын, назовешь Лев Николаевич, в честь Толстого. Ну-ка, геолог, скажи, сколько писателей было Толстых?
— Пятеро! — Парню хотелось обругать врачей за то, что они несут всякую чепуху, дабы оттянуть момент, после которого он станет калекой на всю жизнь, да и неизвестно, останется ли вообще жив. Побывав уже дважды в госпиталях, он вдоволь насмотрелся, как погибают от газовой гангрены.
— Правильно! Угадал или знал?
Студент со страхом посмотрел да Анатолия Яковлевича. Он вдруг отчетливо представил себе, как будет ковылять на протезе. И после этого его как бы все перестало интересовать. Ему стало безразлично, выживет он или нет, и он безучастно наблюдал за Михайловским, хлопотавшим около него.
— По-моему, двух мнений быть не может! — сказал хирург.
— Вот что, парень, — сказал Михайловский, словно обращаясь только к раненому, — не гарантирую, но попробую сохранить тебе ногу. А теперь за дело, — скомандовал он, — пошли руки мыть. — Викуля, побольше лей ему физиологического раствора.
— Спасибо вам! — От неожиданности раненый даже закрыл глаза.
— Вы серьезно? — покрутив головой, удивился хирург, моя руки рядом с Михайловским.
— А ты не умничай! — с быстротой откликнулся Анатолий Яковлевич. — Зачем сразу ампутировать? Давай спокойно подумаем. Есть у меня одна идейка.
