— Что случилось? — тревожно сказал Багров. — Неужели «Верита»…
— Не беспокойся, твоя «Верита» в порядке. Просто надо знать нашего президента. Ему восемьдесят лет, и больше полвека он посвятил политике, то есть лгал на каждом слове. Под импульсами он врет так же искренне, потому что ложь — его естественное состояние. Он научился верить своим словам…
— Но злоумышленники, направляемые рукой Москвы, кх-кхе… стремясь уничтожить свободное общество прогресса и процветания, вселяют в души народа…
Речь президента внезапно прервалась разухабистой джазовой музыкой:
Моя милашка
Совсем испортилась,
Она гуляет
С кем попало…
— рванул известный ресторанный баритон. И так же внезапно музыка оборвалась.
— Бараньи головы, кретины!! Я велел проверить пленку!.. — явственно прошипело в репродукторе. Слейн зааплодировал:
— Они крутили в записи речь президента во время прошлогодних забастовок! Старый враль все же не решился говорить сам!
— Да, милашка совсем испортилась, — ухмыльнулся Челли.
— Внимание, сеньоры! — властно сказал репродуктор. — Правительство республики распущено. Президент вынужден передать власть мне, полковнику Либелю. Не буду говорить о том, что произошло в стране… Пока никто не знает причину катастрофы. Ясно одно: лгать больше невозможно. Невозможно прятаться за красивые слова. И теперь будет говорить оружие! Слушайте меня, сеньоры, все те, у кого есть деньги и имущество! Мы больше не можем обманывать нищий сброд! И потому над нами нависла смертельная опасность! Но, слава богу, у нас есть оружие! Все, кому дорога собственность, поместья, виллы, фабрики, плантации… идите к нам и получайте оружие! Против черни, толпы нищих смутьянов!
Либель задыхался, слышно было, как он стучит кулаком по столу — в репродукторе словно гудели отдаленные взрывы.
— Сеньоры, владеющие страной! Господа, имеющие власть и состояние! У нас один выход — самим встать за пулеметы! Штаты помогут нам!
Полковник захлебывался в крике. Звякнул стакан, забулькала вода.
— Сеньоры! В столице бродит опасный преступник! Его имя Георгий Багров, он же Гарри Богроуф, он же врач Эдвард Беллингем… Приметы: рост 172, глаза серые, волосы темно-русые, национальность — русский, но по-испански и по-английски говорит без акцента. Схватите его, уничтожьте! Двадцать тысяч долларов тому, кто укажет его место нахождения полиции! Пятьдесят тысяч за его голову! Он виновен…
Треск, динамик замолчал.
Слейн испуганно оглянулся. Аллеи оставались безлюдными. Редактор спал, откинувшись на каменную спинку диванчика и задрав к небу потное лицо.
— Может, уйти назад, к нашим? — Челли показал большим пальцем через плечо. — Сеньору опасно здесь…
— Я иду на аэродром, — твердо сказал Багров. — В Санта-Доре опасность для всех. Я должен идти на аэродром.
Он быстро зашагал по аллее. Слейн посмотрел на товарищей и побежал догонять.
Шли. Впереди, шагов за двадцать, легко шагал Рамон. Челли с потухшей сигаретой на губе следовал сзади.
— А ты приобретаешь вес, Гарри, — заметил Слейн. — Еще недавно ты стоил, как говорят в Америке, всего двенадцать тысяч долларов. Это я про твое нечаянное наследство. Теперь ты стоишь, как говорит полковник Либель, пятьдесят тысяч. Вместе с «Веритой», разумеется.
— Я — не так важно. Главное, чтобы «Верита» не досталась им. Как там Руми? Не оплошал бы парень, если нащупают установку.
— Похоже, ты уже не веришь в успех нашего предприятия?
— Я не совсем так представлял себе…
— Вот-вот. Добрые дела чаще всего идут не совсем так, как представлялось. А больницу тебе следовало попросту заминировать.
— Ну что ты, Джо. Первый индеец, пришедший ко мне за помощью, не зная о моем отъезде, мог бы погибнуть от взрыва. Но я надеюсь на Руми. Он смел, хитер, и у него достаточно ненависти, чтобы не проспать приход любых лазутчиков.
Улица Сентраль казалась более оживленной, чем полчаса назад. Энергичный призыв нового премьера ободрил республиканскую элиту. Лавина откровенности свалилась на них как снег, невиданный в этих широтах, выбила из колеи, придавила, лишила энергии и воли. Слова полковника, открытый призыв защищать себя и деньги — от народа, от правды, органически чуждой их натуре, — этот призыв как будто ставил все на свои места. Больше не было надежды на чужие руки.
