Но Багров уже шагал к торговым рядам, и Слейну ничего не оставалось, как последовать за ним.
— А все-таки «Верита» работает нестабильно… — поморщился Багров. — Порою излучение падает до нуля… Интересно было бы проверить настройку блока модуляции…
— Боже мой, Гарри! Да упади оно все до нуля, я бы только обрадовался! Нас самих того и гляди… до нуля!
На рынке сегодня почти пусто, торговля не идет. Слепо глядят закрытыми ставнями кофейни, растерянно толкутся лавочники.
— Эй, что там за стрельба? — окликнули их из одной кучки лавочников. — Кто в кого?
— Полиция. В нас, — ответил Багров.
— Вон как! — лавочники с любопытством обступили их.
— Кажись, вы не похожи на бандитов. А впрочем…
— Мы не бандиты. Просто один шпик узнал меня по фотографии.
— По фотографии? Ты что, чемпион или артист?
— Он, наверно, «красный». Ты ведь «красный»?
— Нет.
— За что же вас ловят?!
— Я изобрел «Вериту»…
Слейн потянул друга за рукав. Но их уже плотно обступили.
— Чего, чего изобрел? Слышите, ребята, он какой-то ученый! А скажите, сеньор ученый, откуда свалилась такая беда на наши головы, что все болтают правду, к делу и не к делу? Говорят, ученым все известно, так вот скажите-ка.
Владельцы веселых домов, оптовики и лавочники, обыватели предместья окружили, дышали чесночным смрадом, блестели любопытством глаза.
— Я изобрел «Вериту», — повторил Багров. — Как бы вам объяснить… Словом, сейчас никто не сможет солгать. Понимаете? Наступили времена правды для всех, чистой правды!
Переглядывались недоуменно, морщили лбы, силясь понять. Мясник в клеенчатом фартуке присвистнул. Прошелестел недоверчивый шепоток. Все смотрели на Багрова. Потом мясник сказал:
— И это вы изобрели такую пакость?
— Почему пакость?!
— Выходит, теперь не слукавишь даже в малости?
— Совершенно верно! Довольно вам морочили головы… Но пропустите нас, друзья, мы торопимся.
— Нет, погодите, — заступил путь мясник. Брови его сосредоточенно сдвинулись. — Погодите. Значит, это вы все натворили?
— Но ведь когда-то должна же восторжествовать правда!
— Для чего? — тупо спросил мясник.
— Как для чего? Наверное, вы меня не поняли…
Из толпы вынырнул худой сморщенный старик в грязной панаме.
— Так это вы!.. Вы устроили! А зачем?! Он правильно говорит — зачем? Вот я… Всю жизнь я лепил таких божков, — старик выхватил из-за пазухи тряпицу, развернули поднес к лицу Багрова глиняного уродца. — Видите? Я всем говорил, что нашел его в древнем заброшенном городе инков. И мне за них хорошо платили разные туристы и бездельники. А теперь я так и говорю: это моя работа… И никто не дает ни сентаво! Нет, сеньор ученый или как вас там! Зачем мне ваша правда, если из-за нее будет голодать семья!
— А вам самому разве не тошно жить обманом? — Багров с сожалением смотрел, как старик, гримасничая и размахивая руками, то подступал, то пятился, словно в танце.
— Тошно?! А те, богатые туристы, они тоже обманом заимели свои деньги, и им не тошно! Или они разбогатели работая на плантациях? Они обманывали, и им не тошно! Почему я должен…
— В самом деле, сеньор, чего вам вздумалось морочить людей какой-то правдой? — перебил его мясник. — Вы бы сперва спросили, кому это надо. Вот мне, например, не надо. И ему тоже. И ему…
Толпа глухо зароптала.
— Я больше ничего не умею делать, кроме глиняных божков! — бесновался старик. — Всю жизнь кормлю семью, и пока мог врать, все было хорошо…
— Правда должна быть одна для всех, — терпеливо объяснял Багров, с тревогой посматривая в примыкавшие к площади улицы. — Одна правда — для богатых туристов и для тебя, старик. Тогда и богатства разделятся честно между всеми. Если ты, старик, хорошо работаешь, у тебя должно быть благополучие в доме…
— Кусок хлеба без вранья не заработаешь, а он болтает про общую правду!.. — не слушал и брызгал слюной старик.
— Пустите, нам нужно идти. — Слейна не на шутку тревожила толпа.
Мясник презрительно сплюнул и скривил рот.
— Нет, кто тебя просил путать наши дела! Я жил спокойно, никого не трогал и хотел бы, чтоб меня не трогали. А на все остальное мне наплевать. Каждый вечер я выпиваю свою рюмку гуаро и сажусь сыграть партию в домино. А теперь мне все как-то тревожно, все боюсь, что скажу что-нибудь такое… Нет, правда — это невыгодно!
