Продолжительное увлечение такой фантазией явно свидетельствует о том, что мы остаемся в плену инфантильного мышления. Оно неизбежно присутствует в детско-родитель-ских отношениях, которые закономерно становятся моделью всех будущих отношений с окружающими. Поэтому мы переносим парадигму всевластного родителя на Доброго Волшебника. Эта фантазия, этот перенос детской веры в чудо больше всего искажает реальные отношения с людьми. Дело не в том, что наши комплексы портят все, что хорошо начиналось и сулило прекрасную перспективу, а в том, что у нас растет раздражение, фрустрация и горечь, когда поведение других людей не отвечает нашей скрытой фантазии и нашим неоправданным ожиданиям.
В конечном счете Добрый Волшебник, даже если нам удалось бы его найти, превратится в величайшую угрозу, ибо он будет постоянно препятствовать развитию нашего Я. Одна мудрая пациентка недавно сказала, что она учится жить, «не завися от надежды». Хотя она все еще ожидает завязывания значимых отношений, у нее появились силы отказаться от фантазии о добром волшебнике, от которой она долго зависела. Именно такое расставание с фантазией имел в виду Т. С. Элиот, когда написал: «…Жди без надежды, ибо надеемся мы не на то, на что следует…»[83]
Обе фантазии: о бессмертии и о чудесном избавлении — затрудняют нам восприятие жизни и мешают нашей жизнедеятельности здесь-и-теперь. Если мы получили благословение богов на достижение среднего возраста и преодоление этого рубежа, нам придется испытать мучительные страдания, чтобы обрести уверенность, но вместе с ней мы получаем возможность посмотреть на себя другими глазами. Чтобы появился этот новый взгляд, нужно посетить не только Парнас, Афины, Иерусалим или Цюрих, но и погрузиться в омут, в глубине которого мы получим самые большие и самые глубокие знания. Достигнув среднего возраста и пройдя через его кризис, мы можем научиться постигать мудрость. Это совершенно не та мудрость, к которой стремится властвующее Эго; она значительно богаче ощущения любого Эго. «Потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Матф. 7:14).
Каждый из нас мог бы отправиться в странствие. Каждый из нас несет ответственность за максимально полное выражение этого обязательного требования индивидуации. Хотя нам следует ежедневно осознанно совершать эту работу, ее можно сделать несколько легче, прибегнув к помощи психотерапевта. Вступая в отношения с нами, терапевт тоже имеет травму, но у нас есть веские основания считать, что он работал над своей травмой и обладает необходимой мудростью, чтобы сопровождать нас в странствии. И тогда для обоих людей погружение в омут и его «преодоление» может стать трепетным и очень важным переживанием. Юнг писал:
Главная цель психотерапии заключается не в том, чтобы довести пациента до несбыточного состояния счастья, а в том, чтобы ему помочь обрести стойкость и философское спокойствие перед лицом страданий. Для ощущения полноты и завершенности жизни необходимо установить равновесие между радостью и грустью. Но так как страдания никогда не ощущаются позитивно, люди обычно предпочитают не думать над тем, сколько страха и печали придется им испытать. Поэтому они обходят острые углы и говорят о прогрессе и самом великом счастье, которое им доступно, забывая о том, что само счастье становится ядовитым, если человек не испил до дна свою чашу страданий. За неврозом зачастую скрываются все естественные и неизбежные страдания, которые не хочет испытывать пациент[84].
Каждый раз испытывая страдание, мы все вместе совершаем странствие. Юнг напоминает нам:
Огромным достижением личности… является акт высочайшего мужества — обращение лицом к жизни; так происходит полное утверждение всего, что составляет суть личности, так осуществляется успешная адаптация к универсальным основам бытия при максимально возможной свободе самоопределения[85].
Более того, Юнг утверждает: «Каждый человек — это новый эксперимент в жизни при ее постоянно изменяющемся настроении и попытка нового решения или новой возможности адаптации»
