— Вот так-то, козлик! Отпрыгался, дорогой! И моли Бога, чтобы с нашей сотрудницей ничего не случилось! Иначе тебе конец. Прямо здесь…
Пока Григорьев занимался с Козловским, он, Алелин, возился с Журавликовой, ощупывая пальцами поверх сбившихся волос её голову. Вроде бы никаких травм и кровотечений не было.
«Потеря сознания, — подсказал опыт. — Оглоушил гад!»
Но вот Анастасия тихонько, почти неслышно, застонала и попыталась встать.
«Слава Богу, жива, — обрадовался искренне, чувствуя, как спадает груз ответственности с души и сердца, — с остальным разберемся»..
— Полежи, полежи чуток, — попросил мягко, как просят ребенка, — пусть стресс пройдет. Голова, наверное, кружится? Нет? Это хорошо. А остальное до свадьбы заживет.
— Он напал неожиданно… Извините меня… — почему-то стала оправдываться Настя. — Я не успела защититься…
И заплакала. Тихо-тихо, словно освобождаясь вместе со слезами от нервного напряжения и тупой боли в затылке.
— Все хорошо, все хорошо, Журавлик, — поглаживал он ее по головке. — Видишь, мы его взяли!
И это «мы», не «я», ни «Григорьев», а именно, «мы», соединяющее в себе общие усилия и крутых оперов, и слабого инспектора по делам несовершеннолетних, как волшебное заклинание, повлияло на Анастасию. Она перестала плакать и с его помощью встала с земли.
— Мы тебя взяли! — сказала тихо и твердо, стараясь посмотреть в испуганные глаза насильника. — Ты понял, подонок, мы тебя взяли!
И тот отозвался:
— Я понял…
— Так-то! — констатировала Анастасия и стала прихорашиваться, приводить в порядок свою прическу и одежду.
Непостижима женская логика: только что плакала от боли и испуга — и вот, уже прихорашивается, наводит марафет, словно сейчас это среди ночного парка самое важное и нужное. Да!..
Как не оглушающе громко орал Козловский, однако на его крик никто не отреагировал. То ли из-за музыки не расслышали, то ли расслышали, но сочли за чью-то неумную шутку. Мало ли дураков гуляет по парку? Как бы там не было, но никто не подошел к операм, чтобы узнать, в чем тут дело.
— Да, мы его взяли, — подхватил Григорьев слова Журавликовой, — и теперь он будет петь, как соловей, обо всех своих преступлениях! Ты меня слышишь, Козел? Или хочешь «скакнуть» с обрыва и сломать себе шею? Тогда — ради Бога! Могу даже помочь…
Он, схватив рукой рубашку Эдика, да так, что довольно болезненно царапнул кончиками пальцев по коже спины негодяя, и слегка подтолкнул к обрыву.
Конечно, никто бы Эдика с обрыва не сталкивал. Это был чисто психологический ход, оперский трюк, «чистой воды» прессинг. Надо было «ковать железо, пока оно горячо», пока Эдик разбит и подавлен, пока он не опомнился и не отошел от страха и боли. И Григорьев «ковал»!
— Слышу, — жалобно отозвался Козловский. — Я все расскажу, только окажите мне помощь. Я боюсь, как бы не случилось заражение крови. Надо укол от столбняка.
Как-никак, а Эдик был без году врач. Подонок с хорошим инстинктом самосохранения.
— В отделе мы тебе укол сделаем. И от столбняка, и от провалов памяти, если вдруг такие возникнут, — жестко и со значением сказал оперативник.
Эдик промолчал. Но дрожал всем телом. Такой озноб бывает после глубокого испуга, при смертельной опасности.
— Ты не думай, Козел, что мы тебе случайно взяли. Мы за тобой давно охотимся, козлиная морда и неуважаемый студент четвертого курса мединститута! — продолжал давить своей «осведомленностью» Григорьев, умышленно, раз за разом повторяя в различных вариациях кличку Эдика, чтобы подозреваемый уже сам себя убедил в том, что милиция о нем все знает и запираться тут не только бесполезно, но и вредно. — Так что и «сыворотки правды», о которой ты, надеюсь, слышал, не понадобится — нагнетал страсти опер. — Слышал о такой?
— Слышал.
— Змечательно, Следовательно, понимаешь, что выбор у тебя невелик. Или правдивые показания, возможность явки с повинной, черт с тобой, учитывая твою молодость, и укол от столбняка. Или тоже укол, но с «сывороткой правды» — и опять твое признание и неизвестные последствия, так как после таких уколов многие в дурдом попадают, в поселок «Искра». Надеюсь, тоже слышал о таком?
