— Она могла его предупредить.
Йельм секунду колебался, потом тоже достал служебное оружие и позвонил в дверь.
Лабан Хассель открыл сразу. Он безразлично посмотрел на пистолеты и тихо сказал:
— Не валяйте дурака.
Сценарий рассыпался, как карточный домик. Лабан Хассель был или чрезвычайно опытен, или совершенно неопасен.
Они прошли за ним в темноту. Рольставни снова были опущены, экран компьютера лил голубой свет в комнату. Чавес опять открыл ставни. Солнце уже зашло, и Лабан лишь слегка поморщился от бледного света. Казалось, ему были чужды все человеческие реакции.
Он сел и вперил взгляд в старый стол. Все было так же, как в прошлый раз, и все было иначе. Они остались стоять, держа наготове оружие. Хассель беспрекословно дал себя обыскать.
— Элизабет Бернтссон звонила из издательства, — спокойно произнес он. — Она советовала мне бежать.
— “Не пытайся меня искать”, — сказал Йельм, сел на стул и убрал пистолет в наплечную кобуру.
Лабан Хассель криво улыбнулся.
— Пробирает, правда?
— Вы его убили? — в упор спросил Йельм.
Лабан резко поднял голову и устремил на Йельма горящий взгляд:
— Хороший, очень хороший вопрос.
— Есть ли на него хороший ответ?
Но Лабан уже замолчал. Он сидел, крепко сжав челюсти, и смотрел в стол.
Йельм решил зайти с другой стороны.
— Что произошло в январе?
Молчание. Новая попытка:
— Мы знаем, что три года назад вы поступили в университет, но так и не прослушали до конца ни одного курса. Предположим, сначала вам дали образовательный кредит>[35]. Но потом обман обнаружился, так на что же вы жили в последующие два года?
— Пособие, — коротко ответил Лабан Хассель. — Кажется, это называется денежное пособие рынка труда>[36]. Потом оно тоже закончилось.
— В январе этого года.
Хассель посмотрел на него.
— Вы не знаете, как унизительно просить “социалку”. Когда тебе не доверяют и проверяют каждое твое слово. Вы не знаете, что значит услышать отказ. “Дело в том, что ваш отец очень популярен и хорошо обеспечен, и у нас нет оснований выплачивать вам социальное пособие”. Мало того, что он испортил мне жизнь, так мне еще из-за него пришлось от голода умирать!
— И вы возненавидели его еще больше…
— Первая угроза была спонтанной. Я просто набрал на компе то, что чувствовал. Потом я понял, что могу посылать ему письма. Постепенно это превратилось в идефикс.
— Почему вы угрожали убить своего сводного брата Конни?
Лицо Лабана Хасселя исказила гримаса отвращения.
— Это единственное, о чем я сожалею.
— Отрезать голову шестилетнему ребенку и кончить в его перерезанное горло — это…
— Перестаньте. Я угрожал не мальчику, а своему отцу.
— Вы знакомы с Конни?
— Я с ним довольно часто встречаюсь. Мы друзья. Мы даже с его матерью, Ингелой, по-моему, неплохо ладим. Мы почти ровесники. Знаете, где я ее первый раз увидел?
— Где?
— Мне было лет четырнадцать-пятнадцать. Мы с мамой гуляли по Хамнгатан. И мало того, что меня, здорового дылду, повели, как маленького, гулять с мамой, так мы еще на другой стороне улицы увидели отца с Ингелой. Он нас заметил, но нисколько не смутился, а наоборот, стал у нас на глазах лапать эту семнадцатилетнюю девчонку. Зрелище было о-го-го…
— Это было еще до развода родителей?
— Да. Конечно, ситуация дома была накаленная, но все же мы были семья, хотя бы внешне. А после этого уже никаких иллюзий не осталось.
— Что значит “накаленная”?
— Считается, что для детей лучше, когда родители открыто конфликтуют, чем когда они сдерживаются и лицемерят. Это очень опасно, ведь дети все чувствуют. В нашем доме царило ледяное молчание. Это был ад, потому что в настоящем аду не жарко, в аду холодно. Ад — это абсолютный ноль. Все свое детство я дрожал от холода в аду. Отец постоянно отсутствовал и даже если обещал, например, прийти ко мне на футбол, никогда не приходил, это повторялось из раза в раз. А уж когда он являлся домой, от него несло таким холодом, что всю квартиру сразу замораживало.
— У вас способности к литературе, — сказал Йельм, — это видно. Зачем растрачивать их на письма с угрозами отцу?
— Я думаю, это был своего рода экзорцизм, — задумчиво проговорил Лабан. — Мне нужно было изгнать из души дьявола. Дьявола холода. В принципе, мне даже посылать ему это дерьмо было необязательно.
