— Собственно, как все произошло? Я знаю только, что это несчастный случай.
Брейд одним глотком отпил полстакана сразу. Он отрывисто закашлялся, но ему стало легче.
— По-видимому, он взял для опыта цианистый натрий вместо ацетата.
О дальнейших разъяснениях он не заботился. Дорис успела привыкнуть к специальной терминологии за долгие годы своей жизни с мужем-химиком.
— Лу, это действительно ужасно, но в конце концов ты ведь за это нисколько не отвечаешь?
Брейд упорно смотрел на стакан.
— Нет, нет, конечно. — И добавил: — Интересно, что сказал Кэп Энсон, когда не застал меня дома? Представляю, как он рассердился.
Но Дорис отмахнулась;
— Я его даже не видела, он разговаривал на улице с Джинни.
— Так рассвирепел, что и в дом не зашел. Хм!
— Сейчас не до Кэпа. Что сказал профессор Литлби?
— Ничего не сказал, дорогая.
— Что бы ни случилось, мы идем к нему в субботу вечером.
Брейд, не глядя на нее, сморщил лоб:
— Ты считаешь, что мы должны идти?
— Разумеется. Как всегда. Боже мой, Лу, все это очень печально, но не надевать же нам траур, не правда ли? — Она прищелкнула языком. — Этот молодчик всем доставлял одни неприятности.
— Ну, Дорис…
— Отто Ранке так тебе и говорил, когда ты принимал Ральфа.
— Вряд ли Ранке мог предвидеть что-нибудь подобное, — сказал Брейд спокойно.
Ранке был первым научным руководителем Ральфа Нейфилда. Как правило, аспирант выбирал себе руководителя сам. Предварительно побеседовав с преподавателями, он примыкал к тому, чья область работы казалась наиболее интересной, или же к тому, кто располагал наиболее щедрым списком государственных субсидий.
И Нейфилд выбрал профессора Ранке.
Но выбор оказался не из удачных. Обычно профессор поддерживает всех своих учеников и считает своим долгом (даже если впоследствии сам сожалеет об этом) не отступаться от них до самого конца — до получения степени либо до безнадежного провала. Однако профессор Ранке отнюдь не считал себя обязанным подчиняться правилам, ограничивающим его власть. Если аспирант его лично не устраивал, он поднимал шум и избавлялся от юнца.
Этот низенький, полный человек считался ведущим физико-химиком факультета. Над ушами у него торчали пучки седых волос, а между ними простиралась розовая пустыня. Он был обладателем многих наград и почетных званий и единственной надеждой факультета на Нобелевскую премию — когда-нибудь в будущем. Его резкая прямота и сварливость стали притчей во языцех, хотя Брейду всегда казалось, что за свойственными ему постоянным глумлением и вспышками ярости кроется известная осмотрительность. В конце концов это объясняли темпераментом гения, причем чаще всего о гениальности говорили именно те, кто смутно подозревал, что разобраться в этом человеке до конца не так просто. Однако Нейфилд в силу своего скверного характера не терпел скверного характера других, даже вышестоящих. Не прошло и месяца, как он расстался со своим руководителем и, тут же отправившись к Брейду, попросился к нему в вассалы.
По заведенному порядку, Брейд осведомился у Ранке насчет юноши и был встречен негодующим фырканьем:
— Невозможный мальчишка. С ним нельзя работать, сплошные неприятности.
Брейд улыбнулся:
— И с вами, Отто, не так легко работать.
— Я тут ни при чем, — вспылил Ранке. — Он полез с кулаками, буквально с кулаками, на Августа Уинфилда.
— Из-за чего?
— Из-за какой-то чепухи, из-за химического стакана, который Уинфилд взял, а Нейфилд только что вымыл. С Уинфилдом у меня никогда не было никаких хлопот, вполне перспективный молодой человек. И я не допущу, чтобы какой-то психопат сеял раздор в моей группе. Лу, если вы его примете, он вам наделает бед.
Но Брейд поступил по-своему. Сперва он дал юноше самому поработать в лаборатории, обращался с ним спокойно и сдержанно и решил от него не отказываться. Он понимал, какую приобрел репутацию, взяв к себе аспиранта с трудным характером, от которого старались отделаться другие профессора, и втайне даже гордился такой репутацией.
Временами он почти искренне забывал, что к нему, зная, что у него не хватает стипендий, шли только те, от которых отказывались другие профессора.
