Я шел дальше вдоль берега, наблюдая один погребальный костер за другим. Внезапно окружающий шум, к которому мой слух уже начал привыкать, пронзил громкий и отчаянный детский крик. Я невольно оглянулся в сторону кричавшего. Открывшаяся картина столь сильно поразила меня, что я вряд ли смогу ее забыть. Двое высоких, в ярких одеяниях и высоких головных уборах мужчин не торопясь, обстоятельно привязывали юную, смуглую, с тонкой талией девушку к обозу для погребального костра, где уже лежал труп полного пожилого мужчины с окладистой бородой. Очевидно, это был обряд сати, когда живую жену, согласно древнеиндийским обычаям, сжигали вместе с умершим супругом, чтобы она могла сопровождать и ублажать его также и в мире мертвых. Я бросился помочь ей, но двое крепко сложенных индийцев оттолкнули меня с такой силой что я упал на землю. Встав, я снова попытался вмешаться, но получил еще один сильный удар в спину. Тем временем брахман, прочтя молитву, факелом поджег связки соломы, на которых сидела девочка. Почти сразу весь обоз объяло пламя, а жуткие предсмертные крики несчастного ребенка вскоре стихли в громком треске большого огня.
С трудом взяв себя в руки, я быстро зашагал прочь от этого места и от грязного, смердящего берега реки.
Я окликнул колесничего, попросив его довезти меня в Оленью рощу. Она находилась за пределами Варанаси, километрах в десяти к северу. Здесь был густой лес, принадлежащий местному радже. В этом живописном природном уголке водились антилопы и олени, на которых раджа иногда охотился вместе со своими высокородными гостями. Посторонним в рощу входить не воспрещалось, однако людей там было немного: все знали, что местная трава буквально кишит смертоносными королевскими кобрами. А тех смельчаков, которых не пугала встреча с коброй, отталкивала возможность встретить одного из суровых аскетов, которые часто находили приют в этой роще. Их облик был настолько неприятным, что желающих повстречаться с таким отшельником было немного.
Но как раз эти люди, чрезвычайно странные во всех отношениях, мне сейчас и были нужны.
Издали аскеты казались похожими на неподвижные растения. Их было пятеро. У каждого – длинные, лоснящиеся жиром волосы и жутковатые, годами нестриженные ногти на руках и ногах. У некоторых волосы были длиннее метра и закручивались в причудливые космы. Аскеты сидели под деревьями одной тесной группой, неподвижно, в позе лотоса. Казалось, что они не меняли позу по многу дней подряд, а может, и по многу недель. Питание этих людей часто состояло из одного-единственного зернышка риса в день. Но порой, стремясь к некоторому разнообразию, они охотно ели траву под своими ногами, закусывая ее лепешками из слежавшегося коровьего навоза.
Старший из аскетов лежал в густой траве под раскидистым баньяном, одетый в древесную кору. Когда я приблизился, он повернул ко мне голову и открыл глаза. Более страшного взгляда я не видел еще никогда. Его глаза – и зрачки, и белки – были абсолютно желтыми. Казалось, на меня взирала сама преисподняя.
Я взял себя в руки и протянул ему небольшую миску с кашей, которую купил на базаре в Варанаси. Отшельник зашипел на меня, оттолкнул миску ногой, и каша разбрызгалась по траве. Один из его спутников что-то выкрикнул и швырнул в меня комком навоза. Я сделал вид, что благодарен мудрым отшельникам за радушный прием и попросил разрешения остаться с ними ненадолго. Объяснил, что у меня нет в Индии ни одного родственника, ни жены, ни детей. Я пришел к ним с нижайшей просьбой не отталкивать меня и помочь в познании мира.
Наконец этот старший из пятерых аскетов по имени Брамачарин жестом дал своим единомышленникам разрешение, ползая на четвереньках, собрать остатки каши в густой высокой траве. Видимо, они давно не вкушали столь изысканной пищи. Глядя на их внешность, можно было подумать, что они давно забыли нормальную человеческую речь. Однако когда Брамачарин наконец заговорил со мной, его речь звучала связно, разумно, образно, и выдавала его изрядный интеллект. Я еще раз поблагодарил его и попросил разрешения помедитировать среди них хотя бы до заката.
