Несмотря на сильный внутренний контраст, который снаружи выражался лишь в оттенках и намёках, две стихии казались одним – и только пол был единственным различием между ними.
На самом верху, царственная особа – солнце – казалось, подносило это кроткое небо отважному, волнующемуся океану, как подносят невесту жениху. А на опоясывающем горизонте была заметна робкая дрожь – чаще всего встречающаяся здесь, у экватора – означавшая нежное, трепетное доверие и любовную тревогу, с которой робкая невеста навсегда отдаёт своё сердце.
Напряжённый и замкнутый, весь в узловатых морщинах, твёрдый и несгибаемый, с глазами, точно сверкающие угли, ещё тлеющие в прахе руин, Ахаб ровным шагом вышел в лазурную ясность утра, поднимая расщеплённый шлем своего черепа навстречу по-девичьи нежному челу небес.
О, бессмертное младенчество и девственность лазури! Невидимые крылатые создания, резвящиеся вокруг нас! Милое детство воздуха и небес! Вы совсем не замечали туго скрученного горя Ахаба! Такими мне виделись крошки Мириам и Марта, проказницы со смеющимися глазами, беспечно резвящиеся вокруг старика отца; играющие завитками опалённых кудрей, растущих на краю выгоревшего кратера его мозга.
Медленно пройдя от люка через всю палубу, Ахаб, облокотившись на борт, наблюдал, как его тень уходила всё глубже и глубже в воду, по мере того, как он всё пристальнее пронзал взглядом бездну. Но чудесные ароматы, витавшие в очаровательном небе, всё же на мгновенье рассеяли то, что разъедало его душу. Этот радостный, полный счастья воздух, это обворожительное небо теперь ласкало и гладило его; жизнь, которая так долго была ему мачехой, жестокой и отталкивающей, наконец, раскрыла свои любящие объятия, обвила руками его упрямую шею и словно заплакала над ним от радости, и как бы ни был он своенравен и грешен, она нашла место в своём сердце, чтобы спасти и благословить его. Из-под опущенных полей шляпы Ахаб уронил слезу в воду; и во всём Тихом океане не было сокровища драгоценнее, чем эта маленькая капелька.
Старбок заметил, как старик тяжело облокотился на борт; ему казалось, что он слышит своим истовым сердцем неизмеримую печаль, исходившую из самого центра простиравшейся вокруг безмятежности. Осторожно, чтобы капитан его не заметил, он подошёл ближе и остановился.
Ахаб обернулся.
– Старбок!
– Сэр.
– Ох, Старбок! Какой мягкий и тихий ветер, как мягко и тихо глядит небо. В такой день – такой же очаровательный как этот – я загарпунил своего первого кита – восемнадцатилетний мальчик-гарпунёр! Сорок, сорок, сорок лет назад! – о, да! Сорок лет постоянной охоты за китами! Сорок лет нужды, опасностей, свирепых бурь! Сорок лет в беспощадном море! На сорок лет покинул Ахаб мирную землю, сорок лет он ведёт войну с ужасами морских глубин! Да, Старбок, из этих сорока лет я не провёл и трёх на берегу. Когда я думаю о жизни, которую вёл – вся она была безнадёжным одиночеством; кирпичные стены капитанской неприступности, в которых был лишь малюсенький вход для какого бы то ни было сочувствия из внешнего зелёного мира – ах, как тяжко! рабство одинокого капитана почище рабства на берегах Гвинеи! Я думаю о том, о чём раньше я мог лишь смутно догадываться, чётко не осознавая – как я сорок лет питался только сухой солёной рыбой – подходящий символ для сухой пищи моей души! В то время как последний бедняк на суше каждый день ест свежие фрукты, и преломляет свежайший в мире хлеб, я ем заплесневелые сухари. Что я вдали, за целый океан, от своей молодой жены, ещё девочки, на которой я женился уже после пятидесяти, а на следующий день отплыл к мысу Горн, оставив ей лишь вмятину на свадебной подушке. Жена! Жена? – скорее вдова при живом муже! Эх, я сделал бедняжку вдовой, когда женился на ней, Старбок. А потом, безумие, неистовство, кипящая кровь и дымящийся череп, с которым тысячу раз старый Ахаб яростно, бешено преследовал свою добычу – бес, а не человек! Да, да! Каким же дураком – старым дураком был все эти сорок лет старый Ахаб! К чему все эти зверские погони? Зачем утруждать до паралича руки вёслами, гарпунами, острогами? Насколько богаче или лучше Ахаб стал теперь? Взгляни. Ох, Старбок! Не тяжко ли, что вдобавок к утомительному грузу, который мне приходится тащить, мне ещё отхватили мою бедную ногу? Откину-ка волосы, а то закрывают глаза, и кажется, будто я плачу. Такие серые волосы могли вырасти только из пепла! Но неужели я выгляжу старым, очень, очень старым, Старбок? Я чувствую смертельную усталость, словно я Адам, согнувшийся в три погибели под тяжестью веков со времён Эдема. Боже! Боже! Боже! – разорви мне сердце! проломи мне череп! Насмешка! насмешка! горькая, едкая насмешка седых волос! Прожил ли я столько радостных минут, чтобы носить вас и чувствовать себя таким нестерпимо старым? Ближе! Встань ближе, Старбок; дай мне взглянуть в глаза человека – это лучше, чем вперить свой взгляд в море или в небо; это лучше, чем созерцать самого Бога. Зеленеющая земля; яркий очаг! Это волшебное зеркало, друг; я вижу свою жену и ребёнка в твоих глазах. Нет, нет, останься на борту, на борту! – не спускайся за мной, когда я отправлюсь в погоню за Моби Диком. Ты не должен рисковать. Нет, нет! сохрани тот далёкий дом, который я увидел в твоих глазах!
