Депрессия это страх, лишённый надежды. Она возникает, когда мы обнаруживаем, что то, что, как мы думали, принадлежит нам, никогда не могло нам принадлежать. Несчастье это когда мы беспокоимся, что у нас чего-то не будет, депрессия это когда мы осознаём, что у нас этого не будет никогда, а свобода это когда мы осознаём, что ничто нам не принадлежит и не может принадлежать, и поэтому у нас ничего никогда не будет.
Наши жизни не наши собственные, так что же?
– Хорошо, – сказал я Барри, – очевидно, я не могу сказать ничего обоснованного о вашей подруге в частности, но похоже, могу кое-что заметить по существу вопроса. Это будет выглядеть немного бессердечно, возможно потому, что так оно и есть, но причиной происходящего с вашей подругой, и с любым другим человеком, который становится жертвой патологического отчаяния, является начало человеческой зрелости.
– Ох, – произнёс Барри хмуро.
Это не относится к просветлению в частности. Это больше относится к человеческой жизни, но определённо здесь есть параллели с более широким процессом пробуждения, и это предвестник просветления, его предпосылка.
– Я не знаю, что мне делать, – сказал Барри. – Я не знаю, как помочь ей.
– А вы никогда не задумывались над такой возможностью, что ей не нужна помощь? Что это может быть хорошо? – спросил я.
– Что? – сказал он. – Отчаяние, граничащее с самоубийством?
Я засмеялся, но мягко, потому что знал, это одна из тех областей, где эмоции могут зажечься и навредить тому, что могло, и должно, быть интересным разговором.
– Ну, вроде того, – сказал я. – Отчаяние это лишь внешнее проявление, видимый симптом.
Когда я вижу кого-то в той ситуации, которую описывает Барри, моим первым побуждением бывает поздравить его. Я не делаю этого, конечно же, понимая, что это не будет воспринято в надлежащем духе, но я вижу это как очень положительное явление, направленное на рост человека, на его коренное изменение. Это отчаяние в большинстве своём означает, что человек покидает сказочную версию жизни, где хорошие мальчики и девочки живут вечно и счастливо, и вступает в зрелость.
– Меня волнует, что она умрёт, – сказал он.
Я пожал плечами. Может, люди не хотят играть по правилам, но правила, всё же, существуют. Одно из правил состоит в том, что ты умрёшь. У нас есть только одно неотъемлемое право, и это именно оно.
– Она так несчастна, – пробормотал Барри.
– Счастье для детей. Есть следующий уровень, – ответил я. – Когда мы подходим к точке, где мы не можем найти больше счастья, и мы уверены, что уже никогда его не найдём, мы думаем, что всё окончено, и в каком-то смысле, так и есть. В хорошем смысле.
– Я действительно волнуюсь, что она не переживёт этого.
– Да, может быть и так, – умышленно грубо произнёс я.
– Довольно клинический взгляд, – возразил Барри. – Мы ведь говорим о реальном человеке. Мне кажется, вы не понимаете…
Я поднял руки, чтобы остановить его.
– Барри, не воспримите это слишком неверно, но вы смотрите на это, как будто она нуждается в спасении, и вы должны её спасти. Я понимаю вас, но я прошёл через процесс, о котором мы говорим, а вы нет. Вы видите ужасный кризис там, где я вижу нормальное человеческое развитие. Да, это болезненно, и на это трудно смотреть. Вы видите, как кто-то тонет, и хотите прыгнуть и спасти его. Я понимаю, она сопротивляется. Я понимаю, она бьёт руками и зовёт на помощь. Я понимаю, мучительно это наблюдать. Я понимаю, вы оба хотели бы вернуться в те счастливые времена, когда всё было иначе, но теперь это уже невозможно, не так ли?
Он начал реагировать. Все остальные вокруг нас молчали. Кертис нервничал. Для каждого это очень личное. Это касается нашей жизни.
Задыхаясь, Барри стал доказывать, что случай с его подругой выходит за рамки стереотипного духовного ярлыка, который пытаюсь на него повесить. Он стал злиться и обижаться, и это хорошо. Вежливые личины нам здесь не нужны. Пока Барри разражался непродолжительной, плохо контролируемой тирадой насчёт моей грубой безразличности, я оглядел людей вокруг, чтобы увидеть их реакцию. Они все были очень внимательны. Это не что-то чуждое им, они наблюдали самих себя и собственные жизни в этом разговоре. Радости не было на их лицах, в отличие от моего. Это пробуждающий звонок жизни – горе, страдание, потеря, смерть. Именно здесь люди вынуждены становиться реальными, и тогда может случиться понимание. Они думают, я могу помочь, и возможно, я могу, но не так, как они думают. Я не консультант и не ментор. Я не заинтересован, чтобы человек почувствовал себя лучше. Я никому не друг. Я обитаю в безграничной безжалостной пустоте. Или, точнее, я – безграничная безжалостная пустота. Вот моя реальность. Я не хороший мальчик, я только притворяюсь таким.
