Каким образом достигается баланс в соотношении взаимоисключающих на первый взгляд факторов современной жизни: унифицирующих международных интеграционных процессов, с одной стороны, и сохранения национального самосознания — с другой?
Попытаемся дать ответы на эти вопросы.
Конкретное содержание японской идеологической концепции «национальной исключительности» в ходе истории неоднократно менялось, но психологический механизм ее действия оставался неизменным: повышение самооценки индивидов через формирование чувства личной причастности к таким характеристикам нации в целом, которые выделяются в данный период истории как в высшей степени положительные и престижные и при этом опираются на реально существующие факторы.
После революции 1868 г. использовались синтоистские веро-вания в божественное происхождение Японии и японцев. В годы империалистических войн для доказательства истинности идеи превосходства японской нации привлекались военные успехи милитаристского государства, которые, в свою очередь, интер-претировались идеологическим аппаратом как осуществление «добродетельной моральной миссии Японии во имя объединении и тем самым спасения человечества». После поражения Японии во второй мировой войне идея превосходства японской наиии заметно потускнела, но как испытанное средство консолидации народа скоро начала возрождаться в представлениях о свойственной японцам «мудрой» приспособляемости, способности выжить при самых трудных обстоятельствах. По мере укрепления и роста экономики снова появилась возможность апеллировать к успехам Японии, теперь уже экономическим, как свидетельству национального превосходства.
В 70—80-е годы основным тезисом, обосновывающим превосходство японской нации, становится концепция «культурной самобытности», важнейшей характеристикой которой выдвигается утверждение о специфически «человеческой направленности» японской культуры, в принципе отличающей всю принятую в ней структуру отношений от западной — «экономической» и «технической» — цивилизации.
Какие же социальные явления и закономерности зашифрованы в устойчивых ссылках на «человеческий характер», «групповое сознание», «дух солидарности», которые будто бы исключительно свойственны восточной (читай: японской) культуре?
Во-первых, это реальная ситуация конфликта, возникающего в процессе вовлечения и приспособления докапиталистических форм общества к современным капиталистическим отношениям, разрывающим человечеслую жизнедеятельность на сферы производства и общения и превращающим в «издержки производства» субъективные человеческие качества и сложившиеся социальные межличностные отношения (см. [1]).
Вторым объективным фактором, способствовавшим насаждению националистической концепции «культурной самобытности», стало осознание и использование одного действительно существующего аспекта японской культуры, который заключается в разработанной технологии сознательного воздействия на психику с целью программируемых ее изменений. Наличие этой «психотехнической» традиции связано со спецификой культурно-исторического развития Японии и выразилось в содержании и практике основных философско-мировоззренческих систем буддизма и конфуцианства. Общей чертой для всех этих систем является особо пристальное внимание к внутреннему миру человека как основному объекту его преобразовательной деятельности в процессе приспособления к внешней среде с целью выживания. В последние десятилетия именно эта особенность восточной культурной традиции все более активно используется консервативными кругами для насаждения националистического мировоззрения.
В-третьих, представляется очевидным, что само осознание этой (назовем ее «психологической») особенности японской культуры и идея использования ее в качестве пропагандистской концепции были «подсказаны» японским идеологам в результате ознакомления с достижениями западной психологической науки (в Японии еще с начала XX в. стала осваиваться западная научная психология). Сам термин «человеческий фактор» родился в промышленной психологии и указывал на влияние «производительных» человеческих характеристик на эффективность производственной деятельности. Поступавшая с Запада информация о научных психологических исследованиях не могла не привести в конце концов к осознанию собственных, до тех пор само собой разумеющихся и поэтому неосознаваемых как таковые психологических знаний.
