Дуэли и дуэлянты: Панорама столичной жизни - страница 65

[24].

32. При нарушении дуэльных правил секундантам надлежит изложить сущность дела в протоколе, и в случае поранения или убиения безотлагательно возбудить судебное преследование виновного.

33. Секунданты того из противников, на которого возводится обвинение в нарушении правил дуэли или в убийстве коварным образом, честью своею обязаны сказать правду. Вина их клиента не может пасть на них, если бы только не оказалось, что они содействовали ей своею беспечностью, или даже сами приняли участие в ней.

34. Если бы секундант был вызван сейчас по окончании боя, то он не может согласиться на непосредственную дуэль на том же месте. Подобный вызов должен считаться совершенно новым инцидентом.

35. Секунданты, будучи вызваны секундантами противной стороны из-за дуэли, которой они руководили, пользуются всеми правами потерпевшего оскорбление 3-го рода, если бы оказалось, что при прениях, подавших повод к вызову, право было на их стороне.

36. Секундантам следует воздерживаться от всякого пояснения посторонним дела, в котором они принимали участие, и в особенности от полемики в печати.

37. В случае привлечения секундантов к судебному допросу они должны считать своим долгом разъяснить по сущей правде все, о чем бы только к ним ни обращались[25].

— Ин изволь, и стань же в позитуру.

Посмотришь, проколю как я твою фигуру!

Княжнин

Прошло несколько недель, и жизнь моя в Белогорской крепости сделалась для меня не только сносною, но даже и приятною. В доме коменданта был я принят как родной. Муж и жена были люди самые почтенные. Иван Кузмич, вышедший в офицеры из солдатских детей, был человек необразованный и простой, но самый честный и добрый. Жена его им управляла, что согласовалось с его беспечностию. Василиса Егоровна и на дела службы смотрела, как на свои хозяйские, и управляла крепостию так точно, как и своим домком. Марья Ивановна скоро перестала со мною дичиться. Мы познакомились. Я в ней нашел благоразумную и чувствительную девушку. Незаметным образом я привязался к доброму семейству, даже к Ивану Игнатьичу, кривому гарнизонному поручику, о котором Швабрин выдумал, будто бы он был в непозволительной связи с Василисой Егоровной, что не имело и тени правдоподобия; но Швабрин о том не беспокоился.

Я был произведен в офицеры. Служба меня не отягощала. В богоспасаемой крепости не было ни смотров, ни учений, ни караулов. Комендант по собственной охоте учил иногда своих солдат; но еще не мог добиться, чтобы все они знали, которая сторона правая, которая левая, хотя многие из них, дабы в том не ошибиться, перед каждым оборотом клали на себя знамение креста. У Швабрина было несколько французских книг. Я стал читать, и во мне пробудилась охота к литературе. По утрам я читал, упражнялся в переводах, а иногда и в сочинении стихов. Обедал почти всегда у коменданта, где обыкновенно проводил остаток дня и куда вечерком иногда являлся отец Герасим с женою Акулиной Памфиловной, первою вестовщицею во всем околотке. С А. И. Швабриным, разумеется, виделся я каждый день; но час от часу беседа его становилась для меня менее приятною. Всегдашние шутки его насчет семьи коменданта мне очень не нравились, особенно колкие замечания о Марье Ивановне. Другого общества в крепости не было, но я другого и не желал.

Несмотря на предсказания, башкирцы не возмущались. Спокойствие царствовало вокруг нашей крепости. Но мир был прерван внезапным междуусобием.

Я уже сказывал, что я занимался литературою. Опыты мои, для тогдашнего времени, были изрядны, и Александр Петрович Сумароков, несколько лет после, очень их похвалял. Однажды удалось мне написать песенку, которой был я доволен. Известно, что сочинители иногда, под видом требования советов, ищут благосклонного слушателя. Итак, переписав мою песенку, я понес ее к Швабрину, который один во всей крепости мог оценить произведения стихотворца. После маленького предисловия вынул я из кармана свою тетрадку и прочел ему следующие стишки: