Лица большинства были закрыты капюшоном или краем покрывала, но тот, что шел впереди процессии, откинул свой капюшон и в упор взглянул на Надежду.
Девушка вздрогнула.
Лицо этого человека было не того красивого светло-коричневого цвета, как у большинства сомалийцев, а неприятного землисто-серого оттенка. Губы его чудовищно распухли, носа, наоборот, почти не было.
— Что это? — испуганно прошептала Надя, вцепившись в плечо своего спутника.
— Прокаженные, — ответил тот так же тихо. — По здешним законам они должны звоном колокольчика предупреждать прохожих о своем приближении.
Прокаженные удалились, но еще долго был слышен тревожный звон колокольчика.
Свернув в очередной переулок, Патрик остановился перед дверью, на которой были грубо намалеваны тарелки с мясом и рисом и чайные чашки. В этой стране, где больше половины населения неграмотно, такие немудреные рисунки заменяют вывески ресторанов. Или чайных, поскольку большая часть посетителей не заказывает в этих скромных заведениях ничего, кроме чая с молоком.
Англичанин толкнул хлипкую дверь и придержал ее, пропуская свою спутницу.
Внутри заведения было почти пусто. Только за одним столом компания темнокожих пастухов пила неизменный чай с молоком, негромко переговариваясь, да в самом углу вокруг квадратного столика сгрудились несколько белых мужчин в хаки. Видимо, это и были те самые летчики, о которых говорил англичанин.
Хозяин, хромой долговязый субъект лет сорока, принес на их стол тарелки с тушеной бараниной и удалился.
Патрик пересек зал, подошел к столу летчиков и приветливо проговорил:
— Вы позволите к вам присоединиться? Здесь не так часто встретишь белое лицо…
— А ты кто такой? — приподнялся один из летчиков, плотный брюнет со сросшимися бровями. — Белый-то ты белый, да только я тебя знать не знаю и знать не хочу!
Говорил он по-английски бегло, но с ужасающим акцентом.
— Не горячись, Грицко, остынь! — придержал его за плечо сосед, лысоватый дядька средних лет. — Видишь, человек поговорить хочет, а ты сразу быкуешь… садись, друг! — Он перешел с украинского на английский, придвинул для Патрика стул и кивнул на Надю, безмолвно стоявшую позади англичанина. — А эта — с тобой? Она по-английски не понимает?
— Эта дама со мной, — кивнул Патрик. — И она понимает не только по-английски, но и по-русски. Она — ваша соотечественница, зовут ее Надя, и я хотел спросить: не поможете ли вы нам с Надей выбраться отсюда куда-нибудь… скажем, в Эфиопию?
— Соотечественница? — снова завелся вспыльчивый Грицко. — Какая она нам соотечественница! Москаль хохлу не товарищ! Мы не русские, мы украинцы! И зря ты, Степан, с ними разговариваешь! Ничего хорошего из этого не выйдет!
— Угомонись, Грицко! — перебил его Степан. — Не видишь — люди в беду попали, им помочь надо! Сам знаешь, какие тут порядки! Тем более женщина! А русская она или украинка — нет никакой разницы! Верно я говорю? — Он оглянулся на остальных летчиков, которые пока не вмешивались в разговор.
— Это, может, тебе нет разницы — русская или украинка, — не унимался Грицко. — А мне очень даже есть! Почем ты знаешь, может, они какие-нибудь мафиози или даже шпионы…
— Правда, Грицко, остынь! — проговорил молчаливый летчик, лицо которого было украшено длинным шрамом. — Шуму от тебя вечно, как от дизель-генератора, а проку, как от духового пистолета…
В это время дверь чайной отворилась, и в нее вошел человек, до самых глаз закутанный в темную накидку из верблюжьей шерсти. Окинув зал быстрым цепким взглядом, он сел в дальний угол, откуда хорошо просматривалось все помещение.
Подозвав хозяина, таинственный незнакомец заказал традиционный чай с молоком и сидел над своей чашкой, не открывая лица. При этом Патрика не оставляло ощущение, что незнакомец прислушивается к его разговору с летчиками.
Патрик бросил на незнакомца подозрительный взгляд и подозвал мальчишку лет двенадцати, который с сосредоточенным видом подметал пол чайной. Англичанин что-то прошептал на ухо мальчугану и сунул ему в руку несколько местных купюр. Тот ухмыльнулся, сверкнул глазами и вернулся к своему прерванному занятию.
