– Я полагаю, что смогу приехать к половине двенадцатого… Почему такая спешка?
– Это отец. Мне кажется, он сошел с ума.
“Прекрасное чувство времени, – мрачно подумал Шеридан. – И великолепная подача материала…” Анна все еще была отличной актрисой, никогда не забывая произнести хорошую реплику, всегда придавая ей единственно верную в данный момент интонацию.
– Может он, наоборот, вдруг стал нормальным, – предположил Шеридан вслух. – Нобелевский лауреат в области физики имеет право иногда становиться нормальным… Но расскажи мне лучше, в чем, по-твоему, проявляется безумие…
Анна весьма убедительно изобразила девушку, выходящую из себя.
– Ради всего святого, Ричард! Перестань строить из себя циничного героя-любовника! Надеюсь, ты не вообразил, будто я позвонила только для того, чтобы поболтать с тобой?! Мне нужна помощь. Очень нужна. Будь в округе еще хоть один мало-мальски приличный врач, я бы, разумеется…
– Я в этом и не сомневался, – прервал ее Шеридан. – Однако я все еще жду конкретных фактов.
Пауза. Тяжелый вздох. Злость или разочарование? Любопытно…
– Ну, хорошо… доктор. Факты, только факты и ничего, кроме фактов. Я приехала в Редгрейв в пятницу. Я не видела папу уже месяца два или даже три… вот и решила повидаться до начала репетиций… Я и понятия не имела, что он стал таким замкнутым. Он разговаривает сам с собой. Ом не знает, день на дворе или ночь, лето или зима…
– Сосредоточенность, – предположил Шеридан. – Подобное случается со многими крупными учеными. Они так привыкают сосредоточиваться, что уже не могут остановиться. Это входит у них в привычку.
– Но он даже забывает поесть. Он просто сидит, глядя в стол, и все бормочет о своей чертовой машине. Мне страшно.
– О какой машине?
– Это даже немного смешно, – с горечью сказала Анна. – Он работает над машиной времени… так он, во всяком случае, утверждает. А теперь скажи мне, он, по-твоему, еще в здравом рассудке?
Шеридан задумался, вспоминая непредсказуемый гений профессора Блэкмора – человека, чьи работы по волновой механике совершили революцию в физике, человека, чье имя стояло теперь в одном ряду с именами Бора, Гейзенберга, Шредингера и даже самого Эйнштейна.
Прошло уже больше года с тех пор, как он видел профессора Блэкмора в последним раз. Но Шеридан прекрасно его помнил: седой и полный сил, он с легкостью парил над осторожными гипотезами, добираясь до одному ему открывающихся результатов. Казалось, лучшие годы у него еще впереди.
Но это было больше года тому назад. Многое могло случиться за год.
– Не молчи, – взмолилась Анна. – Скажи хоть что-нибудь. Скажи, что он сошел с ума, или что он впал в старческий маразм… Не может же это и в самом деле быть серьезной научной задачей, правда?
– Честно говоря, не знаю, – признался Шеридан. – С того времени, как расщепили атомное ядро, классическая физика ушла в бессрочный отпуск. Никто теперь ни в чем не уверен. Вполне возможно, что твой отец всеми силами своего перетрудившегося мозга ломится в дверь, которой просто-напросто не существует. Но мне представляется, есть вероятность, что он и в самом деле напал на след… Мне надо с ним повидаться – тогда я смогу сказать точнее.
– Мне не хотелось втягивать тебя, Ричард… после всего, что произошло. Извини.
– Все в порядке. Ты уверена, что он говорил именно о машине времени?
– Она у меня уже в зубах навязла… Об этой чертовой машине я слышу с момента своего приезда. Приезжай поскорее, ладно? Меня уже начинает трясти. Кроме того, после обеда он запланировал провести какой-то эксперимент… тогда его даже подъемным краном не вытащишь из лаборатории.
– Я приеду, как только смогу, – пообещал Шеридан. – Судя по твоему голосу, тебе тоже не мешает подлечиться. Почему бы тебе не принять успокоительное?
– Я как-нибудь обойдусь без успокоительного.
– Это что, должно звучать загадочно? – спросил Шеридан и едва заметно улыбнулся.
– Еще не знаю, – ответила Анна. Она уже несколько пришла в себя, и даже сумела, пусть и несколько искусственно, засмеяться. – Я сказала, а ты теперь думай. Пока, Ричард. Заранее спасибо.
– Пока, Анна.
