— Похоже, владелица основательно подготовилась к грабежу, — произнес Брунетти, удивленный тем, что кто-то взял на себя труд сделать студийные фотографии своих драгоценностей, и у него тут же возникло подозрение в мошенничестве со страховкой, которым он поделился с синьориной Элеттрой.
— А разве не все это делают? — спросила она.
Брунетти нахмурился и, не пытаясь скрыть удивление, произнес:
— Вам не следует так говорить, синьорина.
— Возможно, мне и не следует так говорить, особенно учитывая, где я работаю, но я, безусловно, имею право высказаться по этому поводу. — Он попытался было возразить, но она добавила: — Все об этом говорят.
— Да вы взгляните на статистику: в Венеции совершается меньше преступлений, чем в любом другом городе Италии! — с жаром сказал он.
Она не стала закатывать глаза к небу, а ограничилась вопросом:
— Неужели вы думаете, что эти сведения отражают действительное положение дел, синьор комиссар?
— Что вы имеете в виду?
— Эти статистические данные не имеют отношения к уровню преступности в городе. И вам наверняка следует знать об этом.
Поскольку Брунетти не реагировал на ее явный вызов, она спросила:
— А вам не кажется, что люди просто не хотят заявлять о преступлениях?
— Что ж, вероятно, не все, но — я уверен! — большинство людей заявляют.
— А я уверена, что большинство людей этого не делают, — сказала она, пожимая плечами, будто желая смягчить свои слова, но голос ее при этом звучал довольно жестко.
— Почему вы так считаете? — спросил Брунетти, положив папку на стол.
— Я знаю трех человек, чьи квартиры были ограблены в течение последних нескольких месяцев, и они не сообщили об этом. — Она ожидала реакции Брунетти, но он молчал, и она продолжала: — Впрочем, один из них сообщил. Он добрался до участка карабинеров, что рядом с церковью Сан-Заккариа, и рассказал, что его квартиру ограбили, а дежурный сержант велел ему прийти на следующий день, потому что лейтенанта — он единственный ведет дела о грабежах — в тот день не было.
— И он пришел?
— Конечно нет. А смысл?
— И это повод для такого пессимистического вывода, синьорина?
— А какое еще, по-вашему, у меня могло сложиться мнение? — Она бросила на него взгляд, в котором было гораздо больше вызова, чем она обычно позволяла себе по отношению к Брунетти.
Она была раздражена, и атмосфера душевного комфорта, которая обычно воцарялась в кабинете в ее присутствии, куда-то испарилась, оставив ощущение такой же печальной усталости, которая возникала у Брунетти всякий раз после размолвки с Паолой. Пытаясь избавиться от этого ощущения, он посмотрел на снимки и спросил:
— Какое из этих украшений было у цыганки?
Синьорина Элеттра, как и он, стремившаяся сменить тему разговора, склонилась над фотографиями и указала на браслет:
— Владелица узнала его. К тому же у нее сохранился товарный чек, в котором имеется его описание. Сомневаюсь, что это меняет суть дела или принесет много пользы, но она сказала, что в тот день, когда было ограблено ее жилище, она видела трех цыган на campo>[3] Сан-Фантин.
— Да, — согласился Брунетти, — от таких наблюдений никакого толку.
— Вот о чем я и говорю, — заключила она.
При обычных обстоятельствах Брунетти все же сделал бы ей замечание, напомнил, что закон не видит разницы между цыганами и другими людьми, но ему не хотелось нарушать мир, который восстановился в их отношениях. Он спросил о другом:
— Какого возраста воришка?
— Его мать говорит, что ему пятнадцать, но, само собой, документов никаких, ни свидетельства о рождении, ни справок из школы, так что ему может быть от пятнадцати до восемнадцати. Поскольку она утверждает, что ему пятнадцать, его нельзя привлечь к уголовной ответственности, и он еще несколько лет может спокойно прохлаждаться, делая что в голову взбредет.
Брунетти опять подивился, как синьорина Элеттра сегодня легко раздражается — ну просто вспыхивает как порох! — и попытался отвлечь ее повседневными делами.
— Да, дела, — пробормотал он, закрывая папку. — Так о чем вице-квесторе хочет поговорить со мной? Вам что-нибудь известно?
— Вероятно, хочет поделиться с вами выводами из беседы с начальством. — По ее ровному голосу Брунетти так ничего и не понял.
