– Да, но... – начал Дроздов.
– Конечно, ты художник.. Но, видишь ли, ты пишешь его с излишней симпатией... Он бывший белогвардеец... Нельзя ли это убрать?..
Дроздов снял очки, стал протирать стекла, хотя они были совершенно чистыми.
– Пусть он будет студентом, – продолжала Зинаида Павловна, не давая перебить себя, – выходцем из дворянской семьи, случайно запутавшимся. Но пусть он не проливает нашу кровь.
Дроздов надел очки и внимательно, очень серьезно посмотрел на жену.
– Позволь, но это ослабит конфликт.
– Конфликт? – переспросила Зинаида Павловна каким-то чужим голосом и очень мягко сказала: – Ты же помнишь?..
Дроздов все помнил и что-то записал на отдельном листе бумаги.
– Говори дальше!
– Дальше все гармонично... Хотя, если ты не возражаешь, смягчи, только, ради бога, не сокращай то место, где он рассматривает новые дома... В последние годы очень много сделано, появляются прекрасные здания...
Дроздов снова отметил что-то на листе бумаги. Зинаида Павловна заговорила так быстро и горячо, что в ее голосе исчезли артистические модуляции.
– Сын этой, как ее... Оленьки Брюловой...
– Бирюлевой, – недовольно поправил Дроздов.
– Прости, сын этой Бирюлевой, подполковник-артиллерист, великолепный, пластичный образ!.. Но кто был ее мужем? Куда он делся?
– Умер, – спокойно сказал Дроздов.
– Когда? В каком году? При каких обстоятельствах?.. Здесь нужна точность, – снова заговорила Зинаида Павловна чужим голосом.
На лист бумаги легла еще одна заметка.
– Дальше ничего, хотя вот, глупость, мелочь…
– Продолжай!
– «Старушки, полузакрыв глаза, как сытые кошки, грелись на солнце», – продекламировала Зинаида Павловна. – Прелестно! Бунин!..
– Не нужно, – сухо сказал Дроздов. Он не любил Бунина и лести.
– Или, если хочешь, Чехов! Это прекрасно!.. Но дети остаются без присмотра в Александровском саду.
– Ну и что же? – не понял Дроздов.
– Там Невский, бешеное движение... Волнение за этих малюток, брошенных ленивыми старухами, помешает читателю следить за психологией твоего героя. Это я говорю как мать... А вообще хорошо. Прочти девочкам, У них острое чувство современности.
В субботу утром Дроздов читал рассказ дочерям.
Старшая, Катя, сидела на диване в той же позе, что и мать. Слушала она с плохо скрываемым раздражением. Черные, горячие глаза ее косили на лист бумаги. Младшая, толстогубая, как отец, Таня, делала вид, что ей интересно, а сама ждала телефонного звонка.
– Ну как? – спросил Дроздов, окончив чтение.
– Бестселлер для старичков, – иронически бросила Катя.
– Почему? – не понял Дроздов.
– Приезжий – старик, местная – старуха, подполковник и тот без пяти минут пенсионер.
– Значит, тебе не понравилось? – огорчился Дроздов.
– Я не издатель, – насмешливо скривила губы дочь. – Наверно, как все, у тебя пройдет. Только я на твоем месте выбросила бы, что он отказывается возить немцев во время оккупации. В этом нет ничего особенного, и, потом, человеку же надо как-то жить?
– Как-то жить? – задумчиво переспросил Дроздов и обратился к младшей.
В коридоре зазвонил телефон. Убегая, Таня успела сказать:
– Вяло, папочка, читай детективы!
Целый месяц Дроздов сидел над рукописью. Зачеркивал, думал, писал, опять думал. Замечания дочерей он оставил без внимания – девчонки, что они понимают, но к советам жены нельзя было не прислушаться. Все тридцать лет он слушал ее, спорил, соглашался, иногда оставлял по-своему, потому что ведь не она, а он был писателем. Но, странно, часто она оказывалась права, и критики потом писали резко и даже грубо то же, что она говорила так деликатно. Конечно, это было не всегда, но ведь было же, было!..
Окончательно завершив рукопись, Дроздов дал ее перепечатать Надежде Владимировне, машинистке, приносившей ему удачу. Она сказала, что это выдающийся рассказ и все будут зачитываться им. После этого Дроздов понес рассказ в журнал, главным редактором которого был молодой человек.
Секретарша главного, девушка с лицом вятской матрешки и в мини-юбке, сразу же провела Алексея Денисовича в кабинет к главному.
Главный редактор вышел из-за стола, подождал, пока Дроздов протянет ему руку, указал жестом на один из маленьких стульев, стоявших перед столом, и сам уселся напротив Дроздова.
