Рагос что-то говорил. Грофилд оторвал взгляд от лыжных брюк и услышал:
— Вы когда-нибудь путешествовали по Африке?
— Нет, сэр, я никогда не покидал западного полушария.
— Вы домосед.
Зеленые лыжные брюки приближались.
— Да, сэр. Мою жену зовут Мери.
Вивьен Камдела вручила ему старинный бокал с бледно-желтой жидкостью не меньше трех унций. И без льда. Жижа эта больше всего напоминала тухлое пиво. Когда Вивьен подавала Грофилду бокал, глаза ее злорадно сверкнули.
Грофилд заглянул в бокал, потом посмотрел на полковника.
— Обычно я пью виски со льдом, — сказал он.
— Наше виски прекрасно и без льда, — ответила Вивьен. Лед разрушает букет.
Полковник ничего не сказал. Он стоял и молча наблюдал за Грофилдом.
А Грофилд чувствовал приближение беды. Он поднес бокал к губам и опасливо сделал глоток. Кислота прожгла борозду на его языке и огненным потоком скользнула по пищеводу в желудок.
О притворстве не могло быть и речи. Грофилд прослезился и утратил дар речи. Он просто стоял и моргал, держа бокал в поднятой руке и пытаясь сделать глотательное движение, не поперхнувшись при этом.
Неужели глаза полковника весело блеснули? Надеясь, что это так, Грофилд откашлялся и попытался заговорить.
— О, я тоже не стал бы портить такой букет. Ни за что, хрипло выдавил он.
— Неужели наше виски слишком крепкое для вас? — с улыбкой спросил полковник. — Возможно, в этом и заключается одна из слабостей белой расы. Наверное, у белых глотки мягче.
Он поднял свой бокал, содержащий примерно унцию такой же желтой дряни, насмешливо тостировал Грофилда и выпил. В глазах его при этом не заблестели слезы, откашливаться полковник тоже не стал. Он протянул пустой бокал Вивьен и сказал:
— Налейте мне еще, пожалуйста. И принесите мистеру Грофилду немного льда.
Когда Вивьен протянула руку, чтобы взять у Грофилда бокал, лицо ее выражало неприкрытое удовлетворение. Грофилд сунул было бокал ей, но потом передумал и не отдал его.
— Бокал тоже африканский? — спросил он.
— Нет, он был тут, в доме, — нахмурившись, ответил полковник.
— О-о, — Грофилд передал бокал Вивьен, которая несколько секунд озадаченно смотрела на него, прежде чем отнести к бару.
— Не понимаю, к чему этот вопрос о бокале, — сказал полковник.
— Просто было интересно. Может, это изделие ваших народных промыслов. Извините, полковник, но я почти ничего не знаю о вашей стране. Впрочем, и о своей собственной тоже.
— Как я понял, вас силой завербовали в шпионы. Вами руководили отнюдь не патриотические убеждения.
— Шпионаж — грязная работа, — ответил Грофилд. — Она сродни поприщу судебного исполнителя. Не понимаю, как можно шпионить из благородных побуждений.
— Но если это помогает вашей стране?
— Ну, когда человек не способен предложить своей стране ничего лучшего, чем умение подслушивать и подглядывать в замочные скважины, вряд ли его вообще можно назвать полноценным человеком.
— А что вы можете предложить своей стране, мистер Грофилд?
— Бездеятельное сочувствие.
— Не понимаю этого выражения, извините.
— Ну, я не из тех, кто посвящает всю жизнь служению родине.
Вивьен вернулась с бокалами. Грофилд взял свой и продолжал:
— Я принадлежу к большинству. Канадец, который сделал этот бокал, не думал о том, что делает его для Канады. Он делал его за доллар в час. Разве из-за этого его можно обвинять в отсутствии патриотизма? И неужели люди, производившие ваше виски, заботились при этом о славе Ундурвы?
— Почему же нет? — возразил полковник. — Почему человек, чем бы он ни занимался, не должен делать во славу отечества все, что в его силах?
— Вы хотите сказать, что государство первично, а человек — вторичен. Я не очень разбираюсь в политике, но полагаю, что моя страна придерживается противоположной точки зрения.
— В теории, — ответил Марба. — Скажите, вы хоть раз видели Гарлем?
— Так и знал, что вы об этом спросите. Полковник, я никогда не видел Палм-Бич. Думаю, нам обоим ясно, что я не Святой Франциск Ассизский. Но покажите мне этого святого. Будь я бескорыстен и заботься о приумножении славы отчизны, сидел бы сейчас в отделении Армии Спасения и раздавал бесплатную похлебку. И никогда не впутался бы в такую передрягу. Я знаю свои грехи, и, уверяю вас, политические пристрастия не входят в их число.
