Последующие дни тянулись чередой, уныло сменяя друг друга. “Я жила в каком-то беспросветном тумане, почти ничего не ела, то и дело меня мучила лихорадка. Ничто в мире больше не радовало. Я позабыла даже о своем саде и о ни в чем неповинных животных, которые каким-то особым чутьем угадывали, что произошло что-то неладное. Их зычное доселе ржание сменилось каким-то неуверенным блеянием. Хотя я и могла пережить любой удар судьбы, оставшись при своем уме, выздоровление же мое было довольно долгим, даже несколько затянутым. Благо, что Карл, узнав о случившемся, тотчас же примчался на помощь ко мне и моим питомцам. Хотя для него и было невообразимой болью сознавать, что он потерял своих покровителей, но больше, все же, его терзали мои мучения. Во мне для него заключался весь смысл жизни. Особенно сейчас, когда он уже знал. Знал то, что должно было перевернуть весь мир, все его основание…
Он готов был пожертвовать всем, даже своей жизнью, лишь бы его крошке стало хоть немного легче. Но до этого дело не дошло. Во всяком случае, сейчас… Присутствие Карла, друга и попечителя, возымело надо мной свое действие: постепенно мое сознание начинало проясняться. Как это часто со мною бывало, моей довольно-таки сильной натуре не составило особого труда приспособиться к новому жизненному раскладу, начать игру под названием жизнь по новым правилам. Так было и на этот раз. Молодость, крепость духа, физическая сила тела брали свое. Боль потихоньку стала убывать, и жизнь начинала приобретать свои прежние яркие краски. Но непоправимое свершилось, и как бы я ни старалась забыться, отрешиться от случившегося, первый крупный рубец был запечатлен в моем сердце. И совсем ненадолго удавалось мне забыться.
Юность, ох юность, эта прекрасная пора! Никогда я не познаю ее услады, никогда не наслажусь безмятежьем, даруемым этой весной жизни. Ах, как же мне хотелось слышать пение птиц, и вновь находить в нем нотки, предвещающие неизведанные прелести жизни, любви, страсти. Но мое, уже успевшее несколько очерстветь, сердце не екало, слыша заливистое пение соловья. Все мне теперь представлялось в сером свете. Все мое существо было столь поражено случившимся, что мне уже казалось, будто в жизни больше нету радости, нет любви, дарованной Эросом, и что все величие, описанного в романах, счастья всего лишь выдумка или заблуждение, преувеличение тех, кто не знал его в жизни, но так старался познать. Мне казалось, что я постигла истинный смысл жизни, который сводился к нескольким, навевающим уныние, фразам.
Любовь? Да полноте, покажите того, кто мог бы с уверенностью сказать, что он-де познал настоящую, всеобъемлющую любовь. Кто может с уверенностью об этом заявить? А если и осмелится кто-то об этом утверждать, пусть сначала сам себя спросит, по каким критерия он так рассудил. Всегда найдется вдоволь аргументов для опровержения. И что вы поженились? Нет, а почему же? Ах, потому что он умер, но как так? Ведь любовь, настоящая любовь - это какая-то сверхъестественная сила, которой должна быть подвластна даже смерть. Или же он вас бросил? Так о какой же любви может идти речь? Настоящая любовь ведь не допускает такого кощунства над собою. Ах, так вы все-таки поженились? Ну и как? Куда же девались ваши чувства, ваша идеализированная любовь через десять лет? Посмотрите, что с вами стало. Куда девались те ощущения, на крыльях которых вы порхали в день вашего венчанья?
На свете имеется тысяча доказательств в пользу счастья, но все они ничего не стоят, потому что нет одного-единственного, могущего действительно что-то доказать. С этого времени жизнь виделась мне под каким-то иным углом, в другом ракурсе. Мне казалось, что человек создан для одних лишь страданий. Кто знает, может, это нужно было для того, чтобы заслужить место в рае и обойти врата ада? Рай, ад… Впервые за всю мою жизнь в моем сознании начинали зарождаться сомнения по поводу догматов современной церкви. Вот так, именно такими словами и предложениями я думала тогда. В свои семнадцать…”.
*
Может, как раз настал уже час узнать ей, о том, что существует на самом деле…
