Гордин что-то такое сделал с фактами (или они что-то сделали с ним: собравшись в огромном количестве, привиделись ему подряд и превратились как бы в воспоминание, как если бы он сам участвовал в заговоре и приходил на площадь, но сумел скрыться), – эти самые факты без малейшей перемены выстроились по смыслу и сами себя рассказали голосами тогдашних людей, на глазах превращаясь в их судьбы.
Скажем прямо: Гордин этих несчастных – декабристов – спас. (И между прочим – хотя это очень существенно – не отрекся от них потом, в пресловутые наши дни.) А как еще это назвать: был столбец фамилий (с датами в скобках) – стали опять лица, характеры, мнения. Реальные люди. Пореальней – да и посимпатичней – многих нынешних.
Правда, я подозреваю, что в книге Гордина они немножко умней, чем были тогда, в 1825-м. Он склонен выводить актеров – идеологами. Вообще почти всегда недооценивает роль глупости, случайности и страстей.
Люди у него живут, как мыслят.
Но будь иначе – кто, кроме сугубых специалистов, стал бы читать его в полном смысле ученый труд про какого-то там князя Дмитрия Голицына. Восемнадцатый век, первая треть – ну кому какое дело, о чем препирались на своем чудовищном воляпюке эти страшные и забавные существа в пудреных париках.
Кто бы поверил, что интеллектуальный уровень дискуссии был повыше, чем на знаменитом Первом съезде народных депутатов СССР, а повестка дня – почти та же самая.
Это очень, очень серьезная вещь – «Меж рабством и свободой». Политический триллер – и политический же катехизис. Тоже и без нее не обойтись.
Ну а в «Право на поединок» возвращаешься, как все равно домой: сплошь знакомые имена. Как будто к вам в руки попал мемуар самого осведомленного из современников Пушкина. Только с так называемым воздухом времени произведен странный и трудный опыт, наподобие физического: воздух удален, перед нами историческое время в чистом виде – вещество, состоящее из человеческих мыслей, в значительной степени – из надежды на другое, на лучшее время, на будущее, а без нее настоящее сворачивается, тускнеет и гаснет, и даже Пушкину не хочется жить.
Про «Крестный путь победителей» скажу только вот что: это превосходный роман. И по-моему, его герой необыкновенно похож на автора.
Казалось бы – что общего? Якова Гордина так и видишь в академической шапочке и в мантии – оксфордской, скажем. Так и слышишь приветственные речи, в которых обязательно его наименуют: последний русский историософ.
И это будет сущая правда. Он добывает из истории – смысл.
Но – не отделяя (может быть, и не отличая) этот смысл от смысла собственной жизни. По роду занятий просветитель, по призванию он – деятель. Не теоретик, а стратег. Хотя полагает главной задачей текущего момента – анализ тактики.
Он написал не четыре книги, а двадцать четыре или даже больше. В этой – будем считать ее двадцать пятой – сходятся основные мотивы всех остальных.
Можно читать ее как конспект исторической концепции. А можно – как политическую программу приличных людей.
Для меня интересней всего было следить за роковой схваткой грамматических наклонений: вроде бы вот-вот сослагательное – несравненно более предпочтительное – прорвется в реальность; но не тут-то было: бессмысленное изъявительное непременно применит какую-нибудь бесчестную уловку и опять сделает его тем, чему не бывать.
Полвека назад в 31-й аудитории филфака был студенческий диспут. Яков Гордин сказал блестящую речь. Я тогда услышал его впервые. Восхитился. Текстом, интонацией, осанкой, повадкой. Он сразу показался мне таким, каким и оказался по ходу дальнейшей жизни: умным, смелым и – тогда еще было это смешное слово – принципиальным.
Так и восхищаюсь с тех пор; привык, знаете ли, за столько лет.
