Предмет здесь предстает лишь как средний термин, связующий два самосознания, две самосознающих воли. Все остальное в нем есть нечто совершенно безразличное.
Отсюда и вся концепция общественного развития.
Имеется совокупность правоотношений между индивидами, выступающая как совокупность отношений индивидов к вещам. Я имею определенное отношение к вещи — к той, которая есть моя собственность — или моя отчужденная в предмете воля, и к той, которая представляет собой опредмеченную волю другого. Иными словами, отношение индивидуальных воль друг к другу, опосредованное через вещи, есть отношение воли всеобщей к себе самой, есть форма проявления всеобщей воли, есть отношение внутри самосознания.
При правовой точке зрения это действительно так и есть, ибо сфера права есть сфера всеобщей общественной воли, и противоречия внутри этой воли составляют субстанцию — субъект этой воли, начало саморазличения этой субстанции.
Предмет для меня по отношению к моей воле есть здесь только явление воли другого, подобно тому, как мой предмет есть проявление моей воли для другого.
Иными словами, предмет здесь взят только как предмет правоотношения. Представляет ли собой предмет что — либо сверх того, что он есть предмет права? Например — его химические, физические и т. п. природные свойства? Для правовой точки зрения — нет. От них правовое сознание обязано активно отвлекаться.
Здесь безразлично, какая особенная цель воплощена волей в предмете. Т. е. — какую конкретную форму воли мы имеем в виде предмета. Здесь важно, что предмет подведен под определения воли вообще и каким образом он под них подведен — путем ли формирования предмета трудом, путем захвата или договора. Здесь эти различения не играют ровно никакой роли.
Т.е. здесь — с ограниченно правовой точки зрения представляется совершенно безразличным, как реальная собственность перераспределяется между отдельными эмпирическими индивидами. Более того, предмет, являющийся собственностью того или иного лица, предстает опять как опредмеченная воля индивида. На этот раз можно представить дело так, что воля воплотилась в механическом изменении предмета, или в химическом, или в органическом изменении, и в механическом, химическом или органическом изменении предмета находит свою реализацию как всеобщая, общественная воля, т. е. этим изменением подводит предмет под определения разумной воли — или делает предмет собственностью человека, опредмеченной волей человека, отчужденным самосознанием. На этот раз самосознание воплотилось в целесообразном изменении механической, химической или органической природы предмета, т. е. само выступило как механизм, химизм, организм и т. д.
Именно поэтому и определения предмета природы предстают как формы отчужденного самосознания, целенаправленной, т. е. разумной в себе воли. Здесь интересно следующее — чувственно — практическое изменение предмета природы рассматривается как производное от развития ПРАВОВОЙ формы отчуждения воли. Т. е. здесь таится глубокая сама по себе мысль — изменение природы человеком всегда имеет место внутри и посредством определенной общественной формы. В этом и заключается объективная основа гегелевской мистификации, благодаря которой природа предстает как отчужденное абсолютное самосознание. Здесь, иными словами, чувственно — практическое изменение природы человеком в соответствии с целью человека ставится в зависимость от общественной природы ЦЕЛИ. Последняя ведь всегда полагается не индивидом и не предметом самим по себе, взятым в его метафизической оторванности от человека, а представляет собой выражение потребности общественного развития. А постольку для индивидуальной воли именно эта цель, вызревшая помимо сознания и воли индивида, оказывается для него чем — то изначальным, положенным развитием воли всеобщей.
Кроме того, если я в своих попытках изменить предмет наталкиваюсь на невозможность это сделать, на сопротивление со стороны предмета моей деятельности, то я вправе предположить причину этого не в предмете, а в характере той цели, которую я преследую. С другой стороны, в попытках опредметить свою цель в предмет я наталкиваюсь чаще всего не на сопротивление предмета как такового, а на сопротивление другой воли, в нем опредмеченной. Предмет ведет себя по отношению ко мне прежде всего как собственность другого лица. Именно воля этого другого противостоит мне как предмет, который я хочу подчинить своей воле.
