Драма советской философии. - страница 73

А дальше — вся жизнь в непрерывном, серьезном, глубоко личностном единомыслии с Философами: с Аристотелем, Спинозой, Кантом, Фихте, Шеллингом, Гегелем, Марксом… С теми, кто были и жили философами раньше и позже названных. И как бы вы ни относились к созданной им его философии, что бы ни заставляло вас прежде всего не соглашаться с ним и противопоставлять ему другие имена, другие философские миры (а тем самым и прежде всего — свои собственные), в одном вы ему не сможете отказать: он — сразу и на всю свою жизнь заявил себя всей своей яркой индивидуальностью именно как философ. Он и не был никем другим. Отсюда и его избранность.

Именно она, как только Эвальд появился в философии, привлекла к нему и ко всем его работам всех нетривиально и не догматически мыслящих. Именно она превращала общение с ним в школу философской мысли. И именно потому его как никого другого в то время, да и до самой кончины его дикой, ждали в Алма — Ате, в Тбилиси, в Ростове — на — Дону, в Риге, во всех других культурных центрах страны. Ждали, встречали, окружали человеческим теплом, провожали толпой… Сколь многих увлек он философией — этой особой культурой рефлексивного духа, обаянием своей философской индивидуальности!

Все мы знаем школы Г.П.Щедровицкого, В.С.Библера, М.Б.Туровского… У них есть по крайней мере два, а то и три поколения учеников. Тех, кто прошел именно школу семинаров, руководимых ими и их последователями. И в этом случае каждый Учитель — яркая индивидуальность, навсегда заворожившая учеников. Вы легко назовете и тех, кто вел и ведет эти школы до сих пор. Я же скажу лишь об учениках Марка Туровского, имеющих теперь и своих, и уж не очень — то молодых, учеников, чуть ли не слепо преданных каждому слову… Марка. Это — слишком рано ушедший из жизни Вячеслав Сильвестров, это — Лион Черняк, ныне профессор Гарвардского университета. Был я дома у него в Бостоне и много часов говорили мы о трудах и идеях его учителя, о ближайшем его друге Славе, вспоминали и всех туровчан, живых, продуктивно работающих. Но я сегодня что — то не знаю никого, кто вел бы постоянные семинары по — Ильенкову. Впрочем, вру… Один мне известен. Это, правда, кафедральный семинар, но именно семинар по — Ильенкову, и ведет его ученик Эвальда, его бывший аспирант — профессор Геннадий Лобастов.

Но типичнее иная ситуация… Помню, защищал Геннадий Васильевич Лобастов докторскую свою диссертацию в Алма — Ате… Одним из его оппонентов был ваш покорный слуга. Набросился я на него, спорю с ним довольно жестко, а почти все члены Ученого совета Отделения философии и истории Казахстанской академии наук — со мной. Веселая защита получилась! Голосование — дружное: все «за» (диссертанта), тем самым все «против» (меня). Но спор тот был спором славян между собою, и за праздничным столом академики и профессора (большинство, естественно, — казахи, но, конечно же, были и русские, и грузин, и татарин — в общем, интернационал) весь вечер вспоминали Москву, Институт философии, где многие из присутствовавших учились у Ильенкова, поднимали тост за тостом в память ему… Чем же не школа Ильенкова! Международная, можно сказать, школа…

Есть два способа трансляции новым поколениям культуры и накопленных человечеством знаний, умений и навыков. Один, а именно тот, что кажется многим даже единственным, — это целесообразно организованная встреча представителей разных поколений в социально оформленном, традицией или правом закрепленном институте, цель и задача которого — обучить и тем воспитать тех, кто временем признан стать субъектом социальных форм человеческой жизни. Даже домашняя школа обучения и воспитания детей может оказаться и часто оказывается социальным институтом, если учителя и воспитатели стараются скрыть свою индивидуальность под маской личной учености или чужого, но признанного, авторитета: учителя — как у господ Скотининых, воспитатели — специально обученные гувернеры и гувернантки, а иногда, что тоже не редко, — сами родители учат и воспитывают своих детей сурово и строго по той или иной дидактической системе.