Однако Джеймс, по-видимому, придерживался иного мнения и не сдвинулся с места, словно вкопанный.
Королю пришлось уступить.
В тот день он отказался от чтения и возвратился в свою спальню, где муниципал продолжил надоедать ему своим надзором.
В другой раз, проснувшись, король принял дежурного комиссара за того, кого он видел на дежурстве накануне, и, пребывая в этом заблуждении, посочувствовал комиссару, что его забыли сменить.
— Сударь, — ответил ему этот человек, — я пришел сюда для того, чтобы следить за вашим поведением, а вовсе не для того, чтобы вы утруждали себя заботой о моем образе действий.
А затем, нахлобучив шляпу и приблизившись к королю, он добавил:
— Никому, а вам меньше, чем кому бы то ни было еще, не дано право в это вмешиваться.
Звали этого человека Мёнье.
— Как называется квартал, в котором вы живете? — спросила как-то раз королева у одного их этих людей, присутствовавшего во время ее обеда.
— Отечество! — с вызовом ответил он.
— Но мне кажется, — возразила королева, — что отечество — это вся Франция.
Однако самыми ужасными мучителями узников были Роше и Симон.
Роше, бывший прежде седельщиком, стал сначала офицером войска Сантера, а затем привратником в башне Тампля; обыкновенно он ходил в мундире сапера и носил длинные усы; на голове у него была черная меховая шапка, на боку — большая сабля, а на поясе — огромная связка ключей.
Когда король хотел выйти из башни, Роше появлялся на пороге, однако дверь открывал лишь после того, как заставлял короля изрядно подождать; но перед этим он еще гремел своей связкой ключей, с грохотом отодвигал засовы, а затем, отодвинув засовы, поспешно спускался вниз и становился у последней двери, не выпуская изо рта длинную трубку и пуская клубы табачного дыма в лицо каждому проходившему мимо него члену королевской семьи, в особенности женщинам.
Национальные гвардейцы, вместо того чтобы воспротивиться этим гнусностям, громко хохотали, глядя на то, как он их проделывал, а некоторые, дабы с удобством наслаждаться зрелищем, приносили стулья, садились кружком и сопровождали наглые выходки Роше гнусными замечаниями.
Это сильно поощряло его, и он повсюду вел такие разговоры:
— Мария Антуанетта строила из себя гордячку, но я заставил ее присмиреть! Ее дочка и Елизавета поневоле делают передо мной реверанс: дверь такая низкая, что им приходится кланяться мне, чтобы пройти. Каждый раз я пускаю в лицо Елизавете клуб дыма из моей трубки.
Не так давно она спросила у наших комиссаров: «Почему Роше все время курит?» — «Очевидно, ему это нравится», — ответили они.
Что же касается Симона, сапожника и муниципала, то он был одним из шести комиссаров, которым было поручено наблюдать за строительными работами и расходами в Тампле; он воспользовался этим обстоятельством для того, чтобы обосноваться там на постоянной основе.
Он был достойной парой Роше в отношении наглости, а позднее стал его учителем по части жестокости. Когда он поднимался в покои узников и они просили его что-нибудь принести, он говорил:
— Клери, спроси у Капета, все ли это, что ему нужно, ведь я не намерен ради него снова бегать по лестницам!
Чтобы обучить юного принца счету, Клери изготовил таблицу умножения; при помощи этой таблицы королева стала давать ребенку уроки арифметики; между тем один из муниципалов вообразил, что она обучает сына изъясняться с помощью шифра и порвал таблицу.
То же самое произошло с вышивками, над которыми работали королева и принцессы.
Когда несколько вышивок для спинок стульев были готовы, королева поручила Клери переслать их герцогине де Серан, однако муниципалы воспротивились этому, вообразив, что вышитые рисунки представляют собой тайнопись, предназначенную для сношений с внешним миром; в итоге они получили приказ, запрещавший выносить из башни Тампля рукоделия принцесс.
Как-то раз, глядя как мимо него проходит королевская семья, один из муниципалов во всеуслышание произнес:
— Клянусь, если палач не гильотинирует эту проклятую семейку, я сделаю это собственными руками!
Однажды часовой написал на внутренней стороне двери королевской спальни:
