Танис встретил его взгляд, и его угрюмое лицо ненадолго смягчилось, хотя на улыбку Гилтанаса он так и он ответил. Потом он опустил глаза и вновь посуровел. Последовало долгое молчание.
– Ты ведь в Нераку собираешься, верно? – спросил наконец Гилтанас.
Танис молча кивнул.
– А твои друзья? Они идут с тобой?
– Не все, – ответил Танис. – То есть просятся-то все, но…
Он не договорил: от воспоминания об их самоотверженной преданности перехватило горло.
Гилтанас рассеянно гладил рукой деревянный столик, покрытый замысловатой резьбой.
– Ну, мне пора, – тяжело проговорил Танис и двинулся к двери. – Дел еще невпроворот. Мы хотим выйти в полночь, когда закатится Солинари…
– Погоди. – Гилтанас удержал его за плечо. – Я… я хочу сказать тебе… я сожалею о том, что наговорил тебе утром. Нет, Танис, погоди, дай досказать. Мне, знаешь, нелегко это говорить… – Гилтанас помолчал. – Я многое понял, Танис… многое понял о себе самом. Это была тяжкая наука… Я вмиг позабыл ее, услышав о Лоране. Я был в ярости… я был испуган… хотелось на ком-то сорвать, вот я и… Но ведь то, что совершила Лорана, она совершила из любви к тебе. А я уже понял, что любовь – это тоже наука… По крайней мере, я стараюсь учиться… – В голосе его была горечь. – Покамест я большей частью постигаю лишь боль. Но это уже никого не касается.
Теперь Танис прямо смотрел ему в глаза. Рука Гилтанаса лежала у него на плече.
– Я поразмыслил и понял, – тихо продолжал Гилтанас, – что Лорана поступила правильно. Ей необходимо было пойти туда. Иначе ее любовь потеряла бы смысл. Она так верила в тебя, что не побоялась отправиться в это страшное место, думая, что ты лежишь там при смерти…
Танис опустил голову. Гилтанас положил обе ладони ему на плечи и крепко стиснул.
– Терос Железодел сказал как-то: он, мол, ни разу в жизни не видел, чтобы что-то, сделанное во имя любви, обернулось во зло. Давай же верить в это, Танис. То, что сделала Лорана, она сделала во имя любви. И то, что делаешь теперь ты, ты делаешь во имя любви. А значит, благословение Богов пребудет с тобою…
– А Стурма они благословили? – хрипло спросил полуэльф. – Он тоже любил!..
– Почем тебе знать, что они не благословили его? – сказал Гилтанас.
Танис накрыл его руки своими… и покачал головой. Ему так хотелось уверовать. Слова Гилтанаса звучали прекрасной волшебной сказкой… вроде сказок о драконах. Ребенком он так хотел верить в то, что драконы на самом деле существуют…
Он вздохнул и пошел прочь. Он уже взялся за ручку двери, когда Гилтанас сказал еще:
– Прощай… брат мой.
Спутники встретились у стены, у тайной двери, отысканной Тассельхофом, – у той самой, что выводила за стену на Соламнийское Поле. Разумеется, Гилтанас с радостью велел бы страже выпустить их и через ворота; Танис, однако, считал, что, чем меньше народу будет знать о задуманном ими путешествии к сердцу тьмы, тем и лучше.
И вот они собрались в крохотной комнатке наверху лестницы. Солинари как раз уходила за далекие горы. Стоя чуть в сторонке, Танис следил за тем, как последние лучи серебрили бастионы кошмарной цитадели, висевшей над Каламаном. В окнах летучего замка горели огоньки, виднелись мелькающие тени… Кто жил там, за темными стенами? Дракониды?.. Маги в черных одеждах и жрецы Тьмы, чья сила оторвала крепость от земли и вознесла ее в вышину, в тяжелые серые тучи?..
Танис слышал, как друзья тихо переговаривались у него за спиной. Помалкивал лишь Берем. Вечный Человек, за которым бдительно присматривал Карамон, держался особняком, и глаза у него были круглые от страха.
Обернувшись, полуэльф обвел их долгим взглядом и невольно вздохнул. Ему предстояло еще одно расставание, и он не был уверен, что наберется сил его выдержать. Меркнущий свет Солинари касался бледно-золотых волос Золотой Луны. Лицо жрицы дышало безмятежным покоем – словно бы и не лежал перед ней путь сквозь мрак, исполненный неведомых опасностей… И полуэльф понял, что сумеет перенести надвигавшуюся разлуку.
Отойдя от окошка, он присоединился к друзьям.
– Ну что? – нетерпеливо спросил Тассельхоф. – Пора?
Танис улыбнулся ему. Рука сама потянулась ласково потрепать задорный хохолок, торчавший на макушке у Непоседы. Поистине, все на свете менялось – но только не кендеры.
