Он находился в незнакомом месте, и трудно было даже сказать, дом это или что-то другое. Кругом царила темнота, свет одинокого факела в изголовье озарял каменную стену, край ложа, покрытого шкурой. На этой шкуре Торвард и лежал. Из одежды на нем были башмаки, чулки и штаны, спущенные до колен, а рубаха смятым комком торчала где-то под боком. А с другой стороны, ближе к стене, с ним рядом кто-то был, и он ощущал присутствие живого существа.
Торвард с трудом повернулся и действительно нащупал рядом чье-то хрупкое теплое плечо, явно женское. Приподнявшись на локте, он некоторое время пережидал головокружение и мелькание цветных пятен перед глазами, потом поднял веки и заморгал, старясь хоть что-то рассмотреть.
Все было как во сне – или это было продолжение сна? Возле него лежала молодая девушка. На ней была белая рубашка Богини-Невесты, красные бусины с разорванной нити раскатились по щелям возле подушки, а укрывал их обоих широкий черный плащ. Торвард осторожно снял его, чтобы не потревожить девушку, стараясь разглядеть это неожиданное явление. Длинные черные волосы лежали рядом с ее лицом густой волной. Белое, красное, черное… Цвета Богини…
Торвард уже все вспомнил. Старуха не обманула и действительно помолодела в его объятиях лет на сорок-пятьдесят. Не веря своим глазам, он осторожно провел по щеке девушки – морок не рассеялся, ее кожа была мягкой, упругой и нежной. На ее груди лежала рука, такая же юная и гладкая, только с остатками какой-то серой грязи под ногтями и в трещинках суставов. Белая рубашка была криво разорвана от ворота и чуть ли не до колен – это он сам и постарался, охваченный яростным и страстным безумием после того напитка, который ему поднесла «старуха».
А девушка оказалась изумительно хороша – стройное тело с небольшой красивой грудью при свете факелов выглядело столь пленительно, что Торвард и сейчас, несмотря на усталость и потрясение, ощутил волнение и трепет. Склонившись, он осторожно прикоснулся губами к белой коже на ее груди, потом поцеловал гладкий живот, бедро… Тепло ее кожи, влажный и терпкий запах любви влекли его, не давая остановиться; жаркая волна снова заливала голову и наполняла огнем жилы. Не в силах справиться с собой, он снова прижался к ней. Девушка вздохнула и сладко застонала в полузабытьи, выгибаясь, и прильнула к нему.
Но теперь Торвард не потерял рассудка. Все-таки он был порядком измотан, и надолго его во второй раз не хватило, и вот он, приподнявшись на локтях, смотрел в лицо девушки, которая наконец-то открыла глаза и встретила его взгляд.
– Приветствую тебя, о мой супруг, и пусть Богиня даст тебе радость и счастье за то, что ты помог ей сбросить оковы, – сказала она и пошевелилась.
Торвард сел и дал ей подняться. Она тоже села на шкуре и стянула на груди свою порванную рубаху. В ее юном голосе звучала торжественная важность жрицы, привыкшей говорить от имени Богини, но и она не заслоняла юной нежности всего ее существа, и у Торварда стало тепло на сердце.
В голове постепенно яснело. Он был все-таки не пастух или бонд, что по зимам с разинутым ртом слушает сказки, но ничего в них не понимает. Торвард был научен видеть связь между сказкой, обрядом и глубинными силами вселенной, взаимное влияние которых отражается в обрядах и из них переходит в сказки. Ведь вчера был праздник – День Фрейи, день Богини-Невесты, у разных народов называемой разными именами. В эти дни она высвобождается из-под власти старухи-зимы, или сама единая Богиня из старухи снова, в первый день весны, становится юной девой. А он здесь предстал тем самым небесным богом, который своей любовью превращает зимнюю, «старую», бесплодную землю в плодоносящую, «юную» и прекрасную. Но поскольку на самом деле омолодить старуху смертному человеку не под силу, к нему в действительности пришла молодая жрица, наряженная старухой.
Но не это его главным образом сейчас занимало. Что-то было не так… Что-то переменилось в нем самом. Та внутренняя боль, к которой он уже успел привыкнуть, исчезла без следа. Внутри него царила хрустальная ясность и тишина, и это было так приятно, как из мутных и бурных волн вдруг выплыть в мирные и прозрачные. Казалось, он вдруг очнулся от страшного, тяжкого сна, который так долго длился, и снова стал собой. Торвард не решался пошевелиться, прислушиваясь к этим новым ощущениям, будто боялся расплескать блаженную тишину в себе.
