Странно начавшийся день был наполнен суетой: после того как Котю проводили к надлежащей стойке и виза наконец была оформлена, встречавший друга Дюша усадил Чижикова в такси, и они промчались по скоростной платной автостраде до кольцевой дороги. Затем некоторое время ехали по ней — и Котя с интересом разглядывал открывающиеся справа и слева виды Пекина, а Дюша без устали пояснял, где именно они сейчас едут. Из окна такси Пекин показался Чижикову одним громадным гостинично-офисным небоскребом. Дороги, правда, оказались чертовски хорошими — по прежнему, краткому и поверхностному, визиту в Поднебесную Котя таких подробностей не помнил. «Ну! — прогудел Громов. — Так тут уже шестое кольцо построили!»
Потом свернули с кольцевой, постояли в паре пробок, попетляли и остановились на улице с множеством вывесок и магазинов. «Вот, — сказал Дюша, расплатившись с водителем и подхватывая чемодан Чижикова. — Знакомься. Героическая улица Маляньдао. Местный эпицентр торговли чаем. Тут я, кстати, и живу», — кивнул Громов на один из высотных домов неподалеку.
Лифт вознес их на девятый этаж, и взору Чижикова открылась светлая и вместительная квартира с большой, как ее назвал Дюша, гостиной и двумя спальнями, а также с двумя балконами. То, что Громов живет тут один, чувствовалось во всем: в углу гостиной, неподалеку от выхода на балкон, прямо на полу громоздилась гора разнообразного барахла — сумки, коробки, свертки, пара игрушечных вертолетов; отдельно стояли великанские кроссовки — несколько пар. На низком длинном столике у громадного плоского телевизора столпились в беспорядке разнообразные бутылки — в основном виски, частью початое, — а также мытые и немытые стаканы; отдельным рядком выстроились мелкие зеленые бутылочки с пекинской народной. Картину всеобщего бардака довершала пластмассовая миска с крекерами.
С огромного холодильника, в который, наверное, Котя мог бы войти не нагибаясь, свисало махровое полотенце легкомысленной расцветки… Чижиков с кошачьей переноской в руках с любопытством обошел всю квартиру, а потом водрузил переноску на стол и, спросив у Громова разрешения («Да конечно, какие вопросы! Ты же знаешь, я люблю этого кота как родного!»), открыл дверцу. Шпунтик, однако, выходить не спешил, и это стало для Чижикова еще одним сюрпризом. Кот безмятежно возлежал в клетке, невозмутимо наблюдая окружающее через щелки прикрытых глаз, и… равномерно мурлыкал. И это Шпунтик, которого правдами и неправдами приходилось уговаривать войти в переноску, соблазняя посулами грядущей изобильной еды и прочих изысканных удовольствий?!
«Что это с ним? — спросил Дюша. — Я знаю, кот у тебя немного псих, но, по-моему, добровольно сидеть в клетке — это даже для психа слишком, не так ли, брат?» Котя только руками развел: Шпунтик вел себя ненормально. «Эй! — позвал Чижиков кота и для убедительности несильно ткнул его пальцем в лоб. — Братан, выходи, мы на тебя смотреть пришли!»
Шпунтик лишь благостно закрыл глаза, легко уклоняясь от пальца, а потом глаза открыл — уже во всю ширь — и внимательно уставился на хозяина. «Кажется, он чем-то удолбался, — предположил Дюша. — Или нанюхался чего». Однако опытный котовладелец Чижиков был готов поклясться, что Шпунтик — счастлив! Ну, настолько, насколько может быть счастлив кот, то есть когда он сыт, ухожен и ему есть где обуютиться. Но не в клетке же! Получающий удовольствие от сидения в узилище кот — полный нонсенс. Это уже не кот, а кошачий извращенец, хвостатый мазохист.
«Послушай, — проникновенно обратился к Шпунтику Котя. — Я знаю, что вел себя плохо и ты на меня сердишься. И ты прав. Я посадил тебя в клетку, я обманул тебя и не дал рыбы, я оставил тебя одного, а там было страшно и вообще… гудело. Извини, но это все было совершенно необходимо. Потому что мы летели на самолете, а на самолете иначе нельзя. Котам запрещается разгуливать на борту. Котов вообще-то в багажном отсеке возят, а тебе свезло пересидеть полет в салоне. Смекаешь? Зато теперь мы уже прилетели, мы в Китае, и ты можешь выйти, а заодно и меня простить. Хорошо?»
