И чтоб замечал ты,
Когда меня нет…
Ты так невозможен…
Хотел бы я тоже…
Но кто я? — Червь.
Кто я? — Странность.
Что мне, на фиг, надо здесь?
Я не отсюда…
И вот она уходит прочь,
И вот она — прочь, прочь, прочь, прочь!
Все, чтобы ты был счастлив,
Все, что захочешь ты…
Ты так невозможен…
Хотел бы я тоже…
Но кто я? — Червь.
Кто я? — Странность.
Что мне, на фиг, надо здесь?
Я не отсюда…
Драко, закрыв глаза, содрогался в такт музыке. Все было про него, и все было как с ним — тихо, спокойно, даже лениво, а потом бешено, страстно… и снова спокойно, но за этим спокойствием билась страсть едва ли не большая. Чувство к Поттеру — оно было таким.
Ощущение реальности жизни накатило на Драко, как приливная морская волна, как в детстве, давно-давно, когда он помогал маме подстригать розы и укололся до крови, и все вместе — боль, жара, запах цветов, теплые мамины руки — все это было так реально, что Драко заплакал от осознания того, что он — живой.
Он слышал музыку, и голоса, и шум деревьев, и стрекот кузнечиков, он видел заходящее солнце и людей, таких же живых, как и он сам, он ощущал дыхание ветра на коже, тепло солнечных лучей, запах травы, пыли и цветов, твердость каменных ступеней под собой, мягкое прикосновение ткани к своему телу… и еще любовь. Она согревала его сердце, дурманила разум, она поселила внутри него, в районе солнечного сплетения, стайку шаловливых котят, которые потягивались и выпускали маленькие острые коготочки, стоило только Драко задуматься вкусе губ Гарри, о запахе его кожи и обо всем, что могло бы быть…
"Гарри! — мысленно прокричал он. — Появись здесь, просто появись здесь и посмотри на меня так, чтобы я все понял и ничего не боялся. И тогда я встану и прокричу на весь Хогвартс, что я люблю тебя! И я откажусь от семьи, от наследства, от верности Господину и всего, что он может мне дать. Ради тебя — слышишь, Гарри?!"
Драко сморгнул. Солнце уже полностью село, оставив лишь полосу света на западной половине неба, начало смеркаться… но фигурки, шедшие к замку, Драко все же мог разглядеть. Ученики возвращались из Хогсмида.
И впереди всех шел он — услышавший тайную мольбу Драко.
Малфой поднялся на ноги. Сердце билось как сумасшедшее. "Счастье?.. Ужас?.. Я готов. Я готов… "
Ученики приближались. Вот и гриффиндорское трио. Еще немного — и они подойдут к крыльцу…
"Трио? Их четверо!"
Сердце, минуту назад метавшееся, как птица в силке, вдруг исчезло, оставив черную пустоту. Драко понял, что его только что обманули. Кто-то, наверное, наслал на него какие-то чары, заставив поверить, что мир чудесен, что жить и любить в нем — прекрасно. Черта с два! Этот мир был грязной холодной ямой.
Рядом с Поттером — великолепным Поттером, одетым — Драко никогда раньше не видел на нем этого наряда — в белые брюки со стрелкой, белый же джемпер со светло-синими узорами, светлые туфли и новенькую, в цвет узоров на джемпере, робу поверх всего этого, — шел Шеймус Финниган.
Проклятый ирландец прижимался к Гарри, обнимая его за плечи, а Поттер улыбался и что-то говорил ему.
Он был другом Поттера пять лет — все те пять лет, пока Драко был его врагом. Они спят в одной спальне.
Теперь они вместе ходят в Хогсмид — или так было всегда, просто Драко не замечал? Они прикасаются друг к другу. Они, возможно…
Драко никогда прежде не знал, что такое непереносимые мысли. Мысль о том, что Финниган может быть Гарри больше, чем другом, разодрала его изнутри, как будто он наглотался острых ножей. Драко вдруг понял, что больше всех на свете, и больше Уизли, и больше, чем он когда-либо ненавидел Поттера, он ненавидит Финнигана.
Драко шагнул назад. Он отступал до тех пор, пока полумрак холла не скрыл его. Он всегда таился в тени — что ж, глупо что-то менять на семнадцатом году жизни, не правда ли?
— …должны сказать спасибо Шеймусу, потому что это — его личное достижение.
— Спасибо, мисс Грейнджер, хотя Гарри сам мне предложил.
— Шеймус, я же просил… — страдальческий голос — его голос. — Чему ты улыбаешься, Гермиона?
— Ты такой ангелочек в это наряде.
— Спасибо…
— Меня она ангелочком не называет.
— На какие мысли это должно нас наводить, Уизли?
