– Гляди, какая у меня штука есть.
– Ух ты! – опешил Зволянский. – Серебром обложен. Это базалай?[6]
– Да. Только делал не Уллу, а его брат Али. Он похуже был мастер, но тоже знаменитый.
Директор повертел клинок в руках, осторожно испробовал пальцем лезвие. Потом вдруг предложил:
– А подари его Горемыкину. Старику будет приятно.
– Запросто. Тем более Уллу у меня есть, с войны остался, дома на ковре висит. Но как это преподнести?
Полицейские стали совещаться и пришли к выводу, что дарить кинжал не следует. В России вообще презенты от подчиненных начальству не приветствовались. Разве что иконы, и то когда шеф уходит. А так ни к чему. Наградит, к примеру, министр надворного советника, причем заслуженно. А злые языки скажут, что это в благодарность за подаренный дорогой клинок. Зачем такие сложности?
В итоге сыщик убрал кинжал обратно в ножны и спросил:
– Чего вызывал-то, Сергей Эрастович? Я там чуть-чуть не доделал.
– Без тебя доделают. А вот Варшава в истерике, Лыкова требует.
– Варшава? Зачем?
– Там объявился Шпрингфедер.
Лыков присвистнул:
– Большой Пан? Вот это да… И что с того? Я-то для чего полякам понадобился?
– Чтобы его взять. Они боятся, что сами не справятся.
– Глупости! Пусть ввалятся десять человек и повяжут. Против такой толпы никто не устоит, и Шпрингфедер тоже.
– Говорю же, опасаются. В прошлый раз ввалились шестеро самых крепких. Он им по шеям настучал и ушел. Причем именно ушел, не спеша, вразвалочку.
Рудольф Шпрингфедер по кличке Большой Пан был легендарный польский налетчик. Он одновременно руководил несколькими шайками. Человек огромной физической силы, главарь при этом был умен и образован, а еще очень деятелен. Шпрингфедер знал шесть основных европейских языков и орудовал по всему континенту. Более того, Большой Пан даже ездил в Южную Америку, где тоже наделал немало шума. Варшавское сыскное отделение гонялось за ним много лет. Или лишь делало вид? Теперь сыщики нашли притон, в котором поселился знаменитый «иван». И боялись осрамиться, звали подмогу.
– Ну хорошо, – пожал плечами Лыков. – Съезжу, раз они так просят. Подписывай командировку.
Зволянский протянул ему лист бумаги:
– Уже. Иди в кассу, получай прогоны и – на вокзал. Поторопись, пока парень не сбежал.
Сыщик ушел. А директор взял со стола бланк телеграммы и в очередной раз перечитал его. Екатеринославский губернатор князь Святополк-Мирский сообщал о разгроме банды грабителей и о роли в этом командированного чиновника. И просил для него награды. Вздохнув, Зволянский убрал бумагу в папку для доклада.
Дело в том, что Лыкова было очень трудно награждать. Все ордена, какие полагались надворному советнику, он уже имел, притом с избытком. Владимира третьей степени, например, даже сам Зволянский выслужил лишь недавно. Хотя действительный статский и директор департамента. А его предшественник Добржинский так и помер на посту, не получив этого отличия. А у Лыкова есть. И как теперь его отметить? Производить Алексея в полковничий чин начальство не хотело. Для этого имелись причины. По своим способностям Лыков не подходил ни одному делопроизводству. Департамент полиции свел свою деятельность фактически к двум основным направлениям: политический сыск и хозяйственное регулирование. Алексей же был сыщик от бога, но сыщик уголовный. Политики он, по наказу Благово, сторонился. И получалось, что должность чиновника особых поручений ему подходила лучше всего. А в департаменте не было и не предвиделось такой вакансии для коллежского советника. В России и без того каждый пятый служивый занимал должность ниже имеющегося у него чина. И начальству приходилось следить за соответствием этих двух иерархий.
Вручать Лыкову денежные награды, столь желанные для других, было глупо: и так богач. Благодарности министра? Их у него уже полдюжины. Высочайшего благоволения сейчас, при новом государе, не допросишься, но их у Алексея и без того три. Получался тупик.
Между тем Лыков являлся очень удобным подчиненным. Он никогда не капризничал, не требовал особого к себе отношения. И всегда выполнял поручения. Начальство знало, что он засадит злодея за решетку любой ценой. Многим в министерстве методы Алексея казались жестокими и незаконными, особенно либералам и чистоплюям. Он не стеснялся выбить из преступника признание силой. Мог натравить арестованных друг на друга. Не задумываясь, фабриковал улики, если это помогало дознанию. Запугивал, шантажировал и ломал. Главное, что в тюрьму попадали настоящие виновники, а не те, кого было удобнее и легче засадить.
