Но мама только качает головой. И вот когда через неделю, в декабре, началось контрнаступление под Москвой, я, горячась, стал доказывать ей:
— Ну, видишь, видишь. Теперь все! Война кончается.
А она:
— Где наш отец? Не угодил бы он туда…
И о Викторе плачет, ругает его:
— Глупый, глупый, чего он рвался на ту войну? Туда всегда успеешь.
С ней стало неинтересно говорить. Вот с дядей Сашей, шофером, другое дело. Он все понимает. С ним и о сводках Совинформбюро, и про второй фронт, и про рабочих Германии — все интересно.
— Они поднимутся, Рот фронт еще живой!
Дядя Саша соглашается. Не спорит. Ему я рассказал про военный план нашей троицы — где лучше всего было бы открыть англичанам и американцам второй фронт.
— Фашисты ждут их в Бельгии или Франции, а союзникам надо двинуть прямо Гитлеру под нос, высадиться в Германии.
Я показал дяде Саше карту, исчерченную красными линиями маршрутов кораблей и голубыми трассами воздушных десантов.
— У нас все учтено. Вот здесь прикрытия с моря, а здесь — с воздуха. В тылу диверсионные группы Рот фронта.
Дядя Саша молчал. Он серьезно рассматривал карту.
— Что? Непонятно у нас?
— Да нет…
— Главное — внезапность удара, — доказываю я. — Бить фашистов надо их же оружием.
— Хорошо бы! — наконец соглашается дядя Саша. — Вот теперь, когда их от Москвы погнали, им бы, союзникам, и начать.
— Конечно, самый подходящий момент!
Дядя Саша как отец, он все понимает. Гитлеровцев гонят с треском. Каждый день по радио называют освобожденные города и населенные пункты: Наро-Фоминск, Клин, Волоколамск, Можайск…
Раньше я и не знал об этих городах, а сейчас они стали родными. Их названия повторяют все, а я с ходу придумываю рифмы: «Клин — из немцев блин», «Калуга — фашистам туго», «Старый Оскол — фрицам кол».
После Москвы так здорово пошло, что наша троица и вправду стала ждать сообщения по радио об открытии второго фронта. Но шел месяц за месяцем лютой военной зимы, а сообщения не было, и войне, как говорила мать, «конца-края не видно».
Уехал на своем ЗИСе дядя Саша. Их автоколонна ушла на Ростов. Значит, на войну. Жизнь как-то сразу поскучнела, и в сводках Информбюро не стало названий освобожденных городов. Даже нечего рассказывать маме. Она приходит с работы и после вопроса о письмах от отца и Виктора всегда спрашивает:
— Что в сводке?
— Тяжелые бои под Вязьмой, Ржевом и этим, как его, Демянском.
Мама слушает рассеянно.
— А еще что?
— Много передавали про партизан, — выпаливаю я. — Передали, что колхозники партизанского края прорвались в Ленинград. Двести саней с продуктами.
Мама, не дослушав, устало идет на кухню.
Давно заметил, раз в сводках много сообщений о партизанах, значит, на фронте нет крупных операций. Наступление под Москвой закончилось. А от отца было письмо — «едем в Тулу». Значит, он где-то там.
Однажды на нашей станции остановился необычный товарняк. На открытых платформах стояли диковинные грузовики, выкрашенные в зеленый пятнистый цвет. Меня поразило, что у машин и кузова и кабины из железа. Таких я еще никогда не видел. А когда перевел взгляд на колеса, то прямо ахнул. Протектор такой, как гусеницы у танка. Я даже подумал: а может, и колеса из металла. Вся машина из железа. Только окна в кабине да фары из стекла. И то перед фарами — железные решетки. Вот это машины. Звери! Вот бы дяде Саше такую! А то он, наверное, со своим стареньким ЗИСом замаялся там.
— Ты чего, оголец? — шумнул мне с платформы заснеженный тулуп.
— Дяденька, а что это?
— Второй фронт, сынок.
У платформы собиралась толпа, и «тулуп» весело, скорее для согрева, чем для порядка, стал покрикивать:
— А ну от военного имущества. Проходи, проходи. А ну!
Я смотрел на диковинные колеса, и меня словно огнем обожгла догадка: «А ведь и правда, война может не скоро кончиться».
Потом бежал домой и думая об этих машинах и словах часового про второй фронт. «Когда же они его откроют?»
