Дамиан сплюнул. Во рту была горечь.
Я очень тебя люблю, Бенита. Пускай нет у нас детей. На то божья воля. А я тебя ни на кого не променяю. Ни на кого, хоть бы та сотню детей родила! Ты — моя любимая. Нет у нас детей, ну и что ж такого?
Дамиан запыхался. Видимо, давно уже шагает через лес. Ружье за плечом стало тяжелым. Он взял его в руки. Вокруг — тишина, покой. Где-то поблизости часто-часто позванивал ручеек. Тонкой нитью выбегал из-под папоротников, пересекал тропинку. Дамиан опустился на колени, стал пить. Жадно глотал пересохшим ртом прохладную воду, свежесть наполняла грудь.
Вот так же сохло во рту, когда болел он лихорадкой, едва не умер. Щупал свою голову, она была раскаленной, как камень в очаге. Все вокруг покрылось тьмою. День не отличался от ночи. Но Бенита все время была рядом. Всякий раз, когда открывал Дамиан глаза, он видел ее. Он боялся уснуть. Боялся, что останется один. И, засыпая, держался за руку Бениты. Просыпался как от толчка. Бенита, Бенита, ты здесь? Она была здесь. Она говорила с ним. Тише, Дамиан, тише. Вот так, тихонечко. Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо. Спи, Дамиан. Спи спокойно. Спокойно. Я здесь, я с тобой. Снова и снова просыпался он, задыхаясь, горячий, как раскаленный уголь, протягивал руки в темноту. Бенита, Бенита, ты здесь? Успокойся, Дамиан. Успокойся. Ты меня видишь? Я здесь.
Дамиан шел медленно. С трудом переставлял, волочил тяжелые ноги. Ружье держал за ствол, приклад бороздил землю. Сумка била по спине. Птица давно умолкла. Изредка зеленой извилистой молнией пересекала тропу змея. Но он не останавливался.
Наверное, он зашел далеко. Папоротники стали редеть. Земля под ногами уже не такая вязкая. И деревья не такие высокие. Как давно шагает он через лес! Ранчо теперь далеко. Там Бенита, и Домитила с нею, и Хосе дель Кармен, знахарь. И колотье это, будто кто вонзает ей копье в бок. А он все поднимается в гору. Так далеко от ранчо. А что ему делать на ранчо? Какие там у мужчины дела? Вовсе он там не нужен. Дамиан слышит, как стонет Бенита. Будто ягненок, когда его режут. Я знаю, что умру, Дамиан. На то божья воля. Ну и к лучшему. Не говори глупостей, Бенита. К лучшему, Дамиан. К лучшему. Не говори глупостей. Замолчи, Бенита. Я знаю, что умру, Дамиан, это к лучшему. Ради бога, Бенита, замолчи. Ты найдешь себе другую жену. Не говори так, Бенита, господь накажет. Ты найдешь другую, лучше меня. Славную найдешь женщину, и она родит тебе сыновей. Замолчи, Бенита, грех так говорить. Славную женщину найдешь, она родит тебе сыновей, Дамиан, чтобы после ее смерти ты не остался один. Не говори так, Бенита, ради бога. Ты не умрешь. Ты не умрешь. Ты выздоровеешь. Выздоровеешь, вот увидишь. И не говори так больше. Это ведь грех.
Внезапно Дамиан застыл на месте. Глянул вниз с вершины горы. Увидел узкую прогалину, спускавшуюся по склону. Посреди прогалины стоял олень с рогами о двенадцати концах. Да, это он. Большой, темный, старый. Олень поднял голову. Кажется, что-то учуял. Рога вздымались во всей красе, будто деревья, оплетенные лианами. Дамиан стал считать концы. Десять, одиннадцать, двенадцать. До чего же красивый зверь.
Осторожно, бесшумно опустился Дамиан на колени. Олень забеспокоился. Дамиан вскинул заряженное ружье. Прижал к щеке покрытый холодной грязью приклад. Прямо над мушкой виднелась часть передней лопатки, ближе к груди. Оба, олень и охотник, застыли в странном оцепенении. И тотчас грянул выстрел, раскатился эхом. Олень высоко подпрыгнул, упал. Теперь его почти не было видно в высокой траве. Дамиан поднялся. Он убил оленя. Вон та темная глыба в траве — мертвый олень с рогами о двенадцати концах. Вокруг было тихо, только эхо все еще отдавалось вдали: не один, а сотни выстрелов рассыпались, все слабее, все глуше, все дальше. Один как бы угасал, и тотчас возникал другой, третий, четвертый, в ущелье, вон на том холме, на том склоне. Дамиан, ошеломленный, вертел головой во все стороны, слушал бегущие, перекликающиеся вдали звуки. Эхо его выстрела гремело повсюду. Господи боже, ну и грохочет. Вот опять, теперь вон оттуда. Разбежалось эхо по всем горам. Скачет с вершины на вершину над головою Дамиана. А он сжался весь, испуганный, только по сторонам глядит. Далеко-далеко в горах все еще гремит его выстрел.
