Н-да, похоже, одного чуда маловато. Нужно еще что-то придумать. Жаль, нет Интернета и социальных сетей, запустить бы флешмоб с хэштегом «#Младенца – на престол», вот это был бы номер!
Потихоньку темнело. Пьер в сумерках мерил комнату шагами и скандировал на ходу:
– Младенца – на пр-рестол! Младенца – на престол!
Увлекшись своими мыслями, он не замечал, что почти кричит. Тоненький голосок звенел под каменным сводом. Сидевший в сенях Филимон встал и насторожился:
– Васьк, это откуда ж глас?
Рыжий страж повертел головой, прислушался.
– Кажись, из Петрушиной комнатки доносится.
– А что там за баба? Агафья?
– Нет, – пожал плечами Василий, – она ж вот только во двор метнулась.
Они тревожно переглянулись и, не сговариваясь, ринулись к двери. Приникнув к ней ухом, Филимон кивнул:
– И впрямь отсель.
– Да как?! Чадо-то наше не могет так сказывать! То ж не лепет детский, слышь?
Бледные от волнения, стражи замерли, тревожно глядя друг на друга. Из комнаты вполне явственно донеслось:
– Младенца – на престол!
– Надобно глянуть, – прошептал Василий и осторожно толкнул дверь.
Она тихо скрипнула. Пьер, очнувшись, едва успел отскочить к столу и принять безмятежный вид. Неужели услышали?! И как теперь объясняться?
Но охранники, против обыкновения, не обратили на него ни малейшего внимания. Оба ошалело оглядывались и, казалось, что-то искали.
Осмотрев комнату и никого, кроме ребенка, не обнаружив, стражи в ужасе уставились на иконы, освещенные тусклой лампадкой. На бледных щеках Василия ярко выделялись веснушки, лицо Филимона пошло пятнами. Они переглянулись, рты у обоих приоткрылись.
– Никак то был глас Богородицы! – выдохнул писарь. – Ей-ей, это Она повелела младенца на престол возвести!
– И то, – кивнул Василий, и оба, не сговариваясь, бухнулись перед иконами на колени, ткнулись лбом в половицы и заголосили:
– Пресвятая Царица Небесная…
Пьер смотрел на них во все глаза. Выходит, они приняли его болтовню за глас свыше? Вот так удача! Не успел он подумать, что требуется еще одно чудо, и на тебе – оно само свершилось!
Не глядя на него, стражи самозабвенно били лбом о пол, и в голове Пьера мелькнула шальная мысль. Вскочив на лавку, чтоб голос шел сверху, он громко и торжественно изрек:
– Быть вам заступниками чада сего!
И тут же снова сел. Василий с Филимоном на мгновение замерли, приподняли головы, огляделись… На лицах их был написан благоговейный ужас, казалось, они даже не дышали.
– Голосок-то как будто детский, – прошептал Васька.
– Дык ты на икону-то середнюю глянь – «Введение во храм Пресвятой Богородицы». Ей там годка три всего.
– Видать, Она и глаголила.
– Батюшки-светы, – прошептал писарь, снова ткнулся лбом в половицу и, не вставая с колен, задом пополз к двери.
Василий двинулся за ним, непрерывно кланяясь в пол, и через несколько секунд оба оказались в сенях. Пьер, еле сдерживая смех, слушал, как стражи вскочили и с воплями кинулись в хозяйские покои.
Восьмого февраля еще один претендент на царский престол, боярин Федор Иванович Мстиславский, праздновал именины. Высокий, тучный, с седой бородой до пояса, он сидел во главе стола в своих палатах, расположенных в Кремле, в двух шагах от колокольни Ивана Великого.
В огромной зале, стены которой были обиты дорогим европейским сукном, под сводами высокого потолка собралось с полсотни гостей, в основном самые знатные бояре. Столы, составленные буквой «П», ломились от угощений. Тут были жареные перепелки и зайцы с хрустящей корочкой, аппетитные судаки и щуки, тушенные на меду куриные ножки, соленые осетры и семга, печеные яйца, мягкие подовые пироги с разнообразной начинкой, маринованные фрукты и овощи, имбирные пряники с дивным запахом, орехи, изюм. Рекой лились сбитни, медовуха, пиво, заморские вина, квас, морс.
Боярин, подражая царям, завел стольников, которые в дверях палаты принимали блюда из рук челядинцев и подавали гостям.
Поначалу все было чинно, гости в роскошных кафтанах и ферязях сидели на крытых бархатными накидками лавках и смаковали подаваемые блюда. Время от времени кто-нибудь из них вставал и произносил тост во славу Мстиславского. Постепенно голоса становились все громче, речи оживленнее, лица – румянее. А после того, как наевшийся до отвала и изрядно захмелевший Воротынский пустил по кругу серебряную заздравную братину, гости начали вставать, подсаживались друг к другу и группками вели беседы.
