Вернемся, однако, к скандалу с премией. Цитировать статьи того времени не хочется, от них пахнет чистым дерьмом. И пересказывать историю Диминого ухода тоже не хочется, потому что, как банально это ни звучит, у каждого бывают моменты слабости, срывы. В Свердловске ходили слухи, что Дима за Славой чуть ли не с топором гонялся, но это неправда. Хотя одному из администраторов крепко перепало только за то, что не вовремя под руку подвернулся.
Так или иначе, домик в Коломяках опустел ровно на одного человека. Умецкий ушел и унес с собой неявный привкус очаровательной «дури», окрашивавшей все вещи раннего «Нау». «Я лучшей пары, лучшего дуэта до сих пор еще не видел», — свидетельствует Егор Белкин, а он знает, что говорит. Неприятности пошли «на спад», глухо отдаваясь газетным эхом. Дошло до смешного: одновременно вышли статья в «Аргументах и фактах» (N12, 1990), в которой Бутусов и Кормильцев делились будущими планами группы, и в «Комсомолке» (27.03), где сообщалось, что «Наутилус» окончательно распался, но скоро на виниле появится альбом «Человек без имени». Не появился, не дали… Зря, наверное.
Грустная история несостоявшегося «возвращения в прошлое» до сих пор вызывает вопросы, главный из которых — почему все так нелепо получилось? Причины, как бы странно это ни прозвучало, коренятся не в обидах, не в амбициях, не в дурном чем-то произволе, но в идеологии. В исконном философском понимании этого слова, ибо «идеология» есть по определению «восприятие мира, извращенное под влиянием идей». В моменты жизни относительно спокойные, когда идеи дремлют, все мы воспринимаем мир относительно одинаково, но речь-то идет о моменте выбора, моменте критическом, решающем. Вот когда идеи достигают высокого состояния страсти, кипят в головах, в результате мир в каждой из них окрашивается столь причудливо и своеобразно, что картины Дали в сравнении с ним — мазня начинающего маляра.
А Дима Умецкий и Слава Бутусов всегда были слишком разными, просто до времени разность эта была неважна. Вот свидетельство весьма наблюдательного очевидца, относящееся еще к концу семидесятых, к временам счастливого студенчества. «Слава был молодой, симпатичный юноша, слегка ироничный, с лошадиной улыбкой, очень приятный, несколько мягкотелый, но очень талантливый. Дима — это человек с двойным дном, очень своеобразная личность. У него была маска шута горохового: смешил всех, кого ни попадя, хохмач, балагур, шуточки постоянно отмачивал. С его-то несерьезной тогда внешностью… Но иногда за шутовством проглядывало, что это человек очень не простой. Умный, расчетливый, что проявлялось редко и неявно.» (из интервью А. Коротича).
Вот еще пара цитат: «Дима был хороший организатор, он был идеолог, он знал, „где масло, где хлеб“, этого у него не отнять. Очень грамотный человек, очень эрудированный, очень интересный, приятный человек. А Слава был талантливый.» (Егор Белкин). «Дима был идеолог, а Слава — лицо.» (Виктор Комаров)
Во время недолгого перемирия они на самом деле хотели «быть с тобой», вернуть былое единство, но смысл, содержание этого единства каждый представлял по-своему. Слишком по-своему.
Дима рвался обустраивать, осваивать Москву, как нефтеносное месторождение. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, какие откроются перспективы, если поставить дело на нужные, т. е. столичные по сути, рельсы.
Слава рвался в скит. В замкнутое пространство, где случилось бы ему наконец передохнуть, отдышаться. И поначалу надеялся, что таким забором окажется для него именно Дима. А у того были свои планы…
Умецкий с тех пор живет в Москве, где постоянно хочется выйти из дома и пойти в гости, на концерт или просто прогуляться у Патриарших. Бутусов — в Питере, где хочется уйти домой, закрыться покрепче и выпить водки. Лучше с другом, а можно и так. Одним словом, разошлись. И не следует по обыкновению вопрошать: «Кто виноват?!» Вопрос этот исконно русский, потому и задается так часто, что ответа не имеет по определению. Дурацкий вопрос.
Свято место пусто не бывает, зарослось. Следа не осталось, как это ни странно. Слава из дома почти не выходил, зато с азартом репетировал. «Поперло», наконец… Шел январь, мозглый, мокрый питерский январь, звонил по соседству гулкий колокол на колоколенке, в доме репетировали, ели, спали, жили…
