Филиппа отложила в сторону дописанное письмо, адресованное герцогине Орлеанской, в котором она просила присмотреть учебные пособия по медицине, которые, находясь в Париже, было гораздо легче приобрести.
В кабинет императрицы вошла княжна Черкасская и присела за небольшой столик, на котором лежала неразобранная корреспонденция. Филиппа не слишком жаловала Воронцова и предпочитала, чтобы письма разбирал кто-то из ее фрейлин.
– Государь сегодня принял Долгорукого, и они вместе с графом Шереметьевым отправляются в Ревель с каким-то тайным поручением, – не глядя на государыню тихо проговорила Варя.
– Ты чего-то опасаешься? – Филиппа так старательно учила русский язык, что говорила уже почти свободно, только слегка грассировали у нее в речи некоторые звуки, выдавая этим милым акцентом, что она не рождена была русской.
– Там война неподалеку, – вздохнула Варя. – И да, я очень боюсь за него. Он же в самое пекло обязательно полезет, а у меня на душе неспокойно.
– Кто полезет в пекло, Долгорукий? – поддразнила Варю Филиппа.
– Да при чем здесь Ванька Долгорукий? – Варя всплеснула руками. – Я за Петьку боюсь.
– Ничего с твоим Петькой не случится, а ты лучше не нагоняй страху, – и Филиппа принялась еще раз перечитывать письмо Елизавете, практически не видя, что же в нем написано. Война пугала ее, и она с ужасом ждала того момента, когда Петр ей однажды скажет, что отправляется в путь, потому что его ждет очередной еще не захваченный город. Но такова стезя мужчин, воевать, чтобы не завоевали их самих, их земли и семьи. А стезя женщин – ждать и помогать им по мере своих сил.
– Государыня Елизавета Александровна, – в кабинет вошел Воронцов, и Филиппа подняла на него взгляд. Почему-то ей не нравился этот красивый лощеный юноша. Она сама не могла назвать причин своего недовольства им, просто что-то постоянно ее раздражало: то чрезмерное следование этикету, присущее больше двору ее отца, сумевшего даже простые приветствия превратить в нечто грязное и пошлое, то часто употребляемые им английские выражения, таких, казалось бы, мелочей было много, и каждая из них все больше и больше настраивало юную императрицу против своего секретаря. Но она пока что не спешила его менять, сочтя свои претензии чистой воды делом вкуса, и потому не стоившими того, чтобы нагружать подобными проблемами Петра.
– Да, Михаил, ты что-то хотел мне сообщить? – Филиппа улыбнулась, поощряя Воронцова побыстрее сделать доклад и уйти уже с глаз долой.
– Я даже не знаю, как сказать, государыня… – замялся Воронцов. – Бурнеша Арбен Адри нижайше просит позволения удостоить ее аудиенции государыни-императрицы Российской империи, – выпалил Воронцов на одном дыхании.
– Кто? – Филиппа пыталась сообразить, о чем вообще говорит ее секретарь, но суть сказанного ускользала от нее. Хотя, она где-то слышала определение бурнеши. Точно, в Албании служило много ее соотечественников, и они-то когда-то со смехом рассказывали ее отцу о воинах-девственницах, которые в силу определенных обстоятельств вынуждены были взвалить на себя заботу о семье. – А что говорит по этому поводу Андрей Иванович? – она нахмурилась, пытаясь понять, как ей правильно поступить. С другой стороны Филиппа понимала эту девушку, прибывшую за тридевять земель для того, чтобы пообщаться с кем-то из правителей страны, но вот все-таки общаться ей было бы проще с женщиной, потому что быть бурнешой в мире, принадлежащем мужчинам, ой как непросто.
– Андрей Иванович написал отчет для государя… – неуверенно произнес Воронцов, – он сейчас как раз направлялся к Петру Алексеевичу с ежедневным докладом.
– Немедленно найди его и пригласи сюда. Полагаю, что государь не слишком огорчится небольшой задержке Андрея Ивановича, ведь и случай нестандартный выходит.
