-- К сожалению, я это понял только тогда, когда меня брали наши...
-- Согласись, Иван, это звучит как-то неубедительно. Скажи честно, когда ты узнал о содержимом пакетов -- когда брал их из тайника или когда уже тебя прихватили наши ребята?
Усач молчал. Чего-то не договаривал.
-- Хорошо, оставим этот вопрос до лучших времен. Ты знал третьего, того, который тебя пытался убить и кто убил водителя такси?
-- Ну как знал -- видел. Он тоже ошивался на рынке, сначала я думал, что это какой-то шерамыжник, пробивала...Звали его Михайло. Он с Гасановым и Масаевым тоже жил у Киреева...
Вронский из папки извлек конверт с фотографиями. Одну из них, скопированную с видеопленки, он протянул Усачу.
-- А этого узнаешь?
Участковый, чтобы хоть как-то реабилитироваться в глазах следователя, незамедлительно откликнулся.
-- Это не он....Но я его тоже видел на базаре.
Усач закрыл глаза и стал вспоминать. Он понимал, что сейчас каждое слово будет иметь большое значение в его дальнейшей судьбе.
-- Могу ошибиться, но он мне представляется именно с велосипедом. Лицо на фото не очень разборчиво, а вот велосипед...И кепка -- точно, это знакомый Михайло.
-- Как ты думаешь, он был связан с Гасановым и Масаевым?
-- Если был знаком с Михайло, то, видимо, и с ними как-то связан.
-- А как по-твоему, этот Михайло и этот велосипедист еще в Волгограде?
Усач пожал плечами.
-- Это зависит от того, что они хотят здесь найти.
-- А как ты думаешь, что можно искать, имея на руках револьвер и несколько тротиловых шашек?
-- Только приключения на свою задницу.
...Вронский, возвратившись в Управление, тут же позвонил главному прокурору и попросил того о встрече. Когда она состоялась, он изложил факты, и озадачил прокурора тем, чтобы УФСБ и РУБОП выделили в его распоряжение оперативников.
-- Сколько тебе нужно, столько и получишь, -- заверил Вронского прокурор.
-- Не менее сорока человек...
-- Ну это ты, парень, несколько загнул. Что они будут делать -- сидеть у тебя в приемной?
-- Они будут у меня пахать, рыть носом землю...Дайте мне сто сорок человек и я всех озадачу. Слишком велик риск грандиозного теракта.
-- Да на тебя уже работают все силовые структуры области...
-- А толку?
-- А это, извини, зависит от тебя. С чего начнешь?
-- Уже начал. Если отыщем человека в черной бейсболке с велосипедом, считай, полдела уже сделано. Через него выйдем на других. Исполнителей.
-- А почему ты думаешь, что этот парень с велосипедом не относится к числу исполнителей?
-- Потому что он на велосипеде и курит "Приму"...Он -- звонарь, второстепенная шестерня и не более того. Возможно, оказывает кому-то мелкие услуги. Во всяком случае, это статист, но из таких, которые могут пойти на все... И потому мы его заловим.
-- Как бы я хотел, Володя, быть таким же уверенным в себе, как ты, а то меня совсем сомнения заели. То ли завод взорвут, то ли резиденцию губернатора...
-- Губернатор им не нужен. Террористы тоже умеют считать и они большие прагматики.
-- Ну что ж, -- сказал главный прокурор, -- раз ты все о них знаешь, иди, разыскивай. Ни пуха тебе ни пера...
11. Волгоград. Следователь Вронский выходит на след.
Михайло позвал сидящего на крыльце и лузгающего семечки Сергея. Они пошли в сарай, где под копной сена лежали мешки, пузатые словно откормленные поросята.
-- Бери за углы, -- сказал Сивко, -- и не роняй.
Когда все четыре мешка оказались в избе, Сивко велел напарнику сходить погулять.
-- Далеко не ходи, скоро понадобишься.
-- Тогда дай на пару затяжек, а то скучно просто так шляться по улице.
Михайло достал кожаный кисет и отсыпал Сергею в ладонь горсточку растертой анаши.
-- Не жмись, хохол, говна жалко?
-- Тебя, придурка, жалко. И так чуть маслы передвигаешь.
-- Да это у меня такая походка, дед так ходил.
-- А моего деда твои москали забротали и в НКВД поставили к стенке. И еще трех его братьев и невестку.
-- И теперь ты мстишь за них?
-- Я нахожусь на войне и потому никому не мщу. Иди на улицу, здесь курить нельзя.
Сергей вышел и отправился в сад. По ходу сорвал несколько переспевших груш и, войдя под шатер смоковницы, улегся под ней. Ему было хорошо. Даже очень хорошо. Курил, наркота начинала щекотать душу, а он, уставившись в небо, на котором кроме синевы ничего больше не было, взирал в ее непроницаемую бездонность. И рисовались ему быстро и хаотично сменяющиеся картины, которые необъяснимо ласково щекотали все его нутро. То, что делает Михайло, его как-то не волновало, хотя и дураку было понятно, что тот готовится сотворить. Но ему было все равно, ибо жизнь в данном виде и образе, которая предстала перед ним, меньше всего вызывала в нем сочувствия. И люди, которые жили сами по себе, обходясь без него, были для него не более, как некие механические абстрактные предметы.
