Снова, вторично в эту ночь, тело оказалось умнее рассудка. Оно кинулось наземь, отползло в сторону, перекатилось в камыши, вжалось в землю, втянуло голову в плечи. И уже вслед броску вернулся ужас. Все бесполезно. Луна висит сзади, прямо за спиной, и, хотя она опушена облаками, даже в этом мутном, сизо-белесом свете нельзя было остаться незамеченным.
Перехитрили. Взяли Счастливчика тепленьким…
Разум отказывался это признать и смириться, но что с того? Вот он, железный гад, стоит и улыбается небось. Вот, сейчас поднимет руку — и вспыхнут факелы, и из-за темных стволов, галдя и улюлюкая, вывалится засада, на бегу рассыпаясь в цепь и отжимая лесного стрелка к Бобровому Потоку…
Ноах крепко сжал подвернувшийся под руку сук.
Нет, не дамся. Нет смысла попадаться живым. Молодой граф как ни деликатен, а обычаи блюдет. К тому же, недавно вступив в права владетеля, всенепременно пожелает показать соседям, что его рука тверда, а воля непреклонна.
Можно было бы сдаться и купить пощаду, сдав ватагу, — так уже и некого сдавать. Да будь кого, не по нраву Ноаху такие шуточки.
Значит, гибель. И там, и тут, и сзади, и спереди.
Ну и что? Подумаешь — гибель. Кто бессмертен? Нет таких. Вот старый граф, на что уж могуч да горласт был, а где он нынче, а? Но уж если помирать, так не в застенке, не в петле даже перед веселой толпой, а нынче же, прямо здесь, в лесу. Как Хромой — весело и громко. Что бы ни было дальше, а первый удар — за нами! Хороший удар, чтобы лихо зазвенело и далеко брызнуло.
Но тихо в лесу. Ни звука, ни шороха. Не спешит рыцарь подавать знак.
О Вечный, свечу! Клянусь: свечу в два локтя тебе и свечи по полтора каждому из Четырех Светлых, если не заметили. Нет, две в два — тебе и по одной такой же каждому из спутников твоих!
Пустая надежда.
Если даже не увидели, то слышали плеск, когда выползал на берег. Слышали шорох в камышах…
Но отчего же тогда тишина? Зачем позволили отдышаться на траве? И отчего не пахнет засадой, потными, засидевшимися мужиками? Псиной, в конце концов?!
И потом, откуда тут взяться рыцарю?!
Точно вспомнилось: только кольчужники нагрянули из замка. Ну, еще и собаководы. Без всяких рыцарей. Не по чину знаменным гоняться по лесу за ватажниками, тут и полусотника графской дружины с лихвой довольно…
Вечный, просвети же, надоумь: что это?
Кто?
Если чужой, проезжий — то где конь? Где костер?
…Ветер, только что лениво-спокойный, окреп, оживился, рванул вверх, с легким шелестом раздвинув сплетение ветвей, насвистывая, поднялся еще выше и прорвал белесую пелену на лике луны.
Ясный серебристый свет захлестнул поляну.
И Ноах увидел.
Герб на щите: колос, обрамленный цепочкой зерен.
Глухое забрало с узкими прорезями для глаз.
И надвинутая глубоко на чело корона, переливающаяся в лунном сиянии.
Корона, каждый зубец которой — колос.
При луне неразличимы цвета. Плащ рыцаря, ниспадающий до земли, казался темным, почти черным. Но Ноах уже знал, каков он на самом деле. Он — алый. Алый, будто кровь. Вернее, багряный. А под ним — такой же панцирь, и наплечники, и поножи. А коня и быть не должно…
Зря не верил ты, Счастливчик, старым умным людям. Зря высмеивал языкатых менестрелей, обидно обзывая побрехушками. Сам видишь теперь: чего только не случается в жизни, особенно — в глухом лесу да на исходе ведьминой ночи.
И Ноах засмеялся. Сначала тихо, потом громче.
Ах, юный сеньор! Не угодно ли назначить награду за голову беглеца? Золотых эдак пять. Или даже семь. А еще лучше — чего уж там мелочиться! — полную дюжину.
Он не боялся ошибиться.
Теперь Ноах вообще ничего не боялся.
Рыцарь увидел его и не исчезает, а ждет. Молча, как и положено.
Ждет!!!
Значит, свершилось…
Уже не таясь, Ноах оторвался от земли, отшвырнул в кусты, не глядя, узловатый сук и сделал шаг навстречу.
– Господин…
Рыцарь не шелохнулся. Он стоял все так же, недвижимый и бесстрастный, опершись на меч. И только за узкими щелками-прорезями в забрале чудился Ноаху тяжелый пристальный взгляд.
Еще шаг навстречу.
Еще.
Вот, уже почти — лицом к лицу.
– Господин, ты ли это?..
